Между натурализмом и религией

Хабермас Юрген

Мировоззренческая нейтральность осуществления господства является институциональной предпосылкой для равномерной гарантии свободы религии. Конституционный консенсус, которому граждане должны взаимно подчиняться, простирается и на принцип отделения церкви от государства. Однако распространять этот принцип с институционального уровня на позиции организаций и граждан в сфере политической публичности представляется в свете только что рассмотренного центрального возражения чрезмерным секуляристским обобщением. Из секулярного характера государственной власти не выводится лично для каждого гражданина непосредственный долг дополнять публично выражаемые религиозные убеждения эквивалентами на общедоступном языке. И тем более нормативное ожидание того, что все религиозные граждане при подаче голосов должны в конечном итогеруководствоваться секулярными убеждениями, проходит мимо реальности благочестивой жизни, существования (Existenz) на основеверы. Правда, это утверждение оспаривалось ссылкой на положение верующих в секулярно обособленных средах современного общества [155] .

155

См.: Schmidt Th. M.Glaubens`uberzeugungen und s`akulare Gr`unde // Zeitschrift fur Evangelische Ethik. H. 4. 2001. S. 248–261.

Дело в том, что конфликт между собственными

религиозными убеждениями и секулярно обоснованной политикой или законопроектами может возникать лишь из-за того, что и религиозные граждане на должных основаниях уже должны были принять конституцию секулярного государства. Религиозные граждане уже больше не живут в качестве представителей религиозно гомогенного населения при религиозно легитимированном государственном строе. Поэтому непреложности религиозной веры переплелись с опровержимыми убеждениями секулярного характера и — как «unmoved», но не «immovable movers» [156] — давно утратили свой мнимый иммунитет относительно требований рефлексии [157] . Фактически непреложности веры в дифференцированных оболочках современных обществ подвергаются растущему давлению рефлексии. Но религиозно укорененные экзистенциальные убеждения благодаря своей в конкретных случаях рационально отстаиваемой соотнесенности с догматическим авторитетом неуязвимого ядра непогрешимых истин откровения избегают безоговорочногодискурсивного объяснения, которому подвергаются другие этические жизненные ориентации и мировоззрения, то есть светские «концепции блага» [158] .

156

«Неподвижные», но не «непоколебимые движители» (англ.).

157

Шмидт обосновывает свое возражение ссылкой на: Gaus G.F.Justificatory Liberalism. N. Y., 1996.

158

Впрочем, этот особый статус препятствует политико-нормативному приравниванию религиозных убеждений к этическим, как его осуществляет Райнер Форст (1994, S. 152–161), у которого различение между религиозными и секулярными основаниями сплошь и рядом отдает приоритет процедурным критериям оправдания перед содержательными. Лишь из противоборствующих религиозных воззрений мы a fortiori [тем более (лат.)]знаем, что обоснованный консенсус недостижим. О том же самом впоследствии писал и сам Форст в: Forst(2003). S. 644 ff.

Именно эта дискурсивная экстерриториальность ядра экзистенциальных достоверностей может(при определенных интерпретациях) придать религиозным убеждениям интегральный характер. Во всяком случае, либеральное государство, которое одинаково защищает все религиозные жизненные формы, должно освобождать религиозных граждан, если они ощущают это как нападки на свою личную идентичность, от требования, что даже в сфере политической публичности они будут проводить строгое разделение между секулярными и религиозными основаниями.

(4) Либеральное государство не может превращать предоставляемое институциональноеразделение религии и политики в непосильное ментальное и психологическоебремя для своих религиозных граждан. И все-таки оно должно ожидать от них признания принципа мировоззренчески нейтрального осуществления господства. Каждый должен знать и принимать тот факт, что по ту сторону институционального порога, отделяющего неформальную публичность от парламентов, судов, министерств и администраций, в расчет принимаются лишь секулярные основания. Для этого достаточно эпистемической способности рассматривать собственные религиозные убеждения также и рефлективно извне и сопрягать их с секулярными взглядами. Религиозные граждане могут весьма успешно признавать эту «оговорку институционального перевода» без того, чтобы их идентичность — коль скоро они участвуют в публичных дискуссиях — распадалась на публичные и частные составляющие. Поэтому они должны быть вправе выражать и обосновывать свои убеждения на религиозном языке даже тогда, когда не находят для этого секулярных «переводов».

Это отнюдь не должно отчуждать «одноязычных» граждан от процесса принятия политических решений, так как даже тогда, когда они приводят религиозные основания, они занимают позицию с политическими намерениями [159] . Даже если религиозный язык является единственным, на котором они говорят, и даже если религиозно обоснованные мнения — единственные, которые они могут или стремятся внести в политическую контроверзу, они считают себя членами Civitas Terrana [160] , уполномочивающего их быть авторами законов, коим они подчиняются в качестве адресатов. Так как религиозные граждане позволяют себе высказываться на религиозном языке только при условии признания институциональной оговорки перевода, они могут — доверяя кооперативному переводческому труду своих сограждан — воспринимать себя в качестве участников законодательного процесса, хотя в нем принимаются в расчет только секулярные основания.

159

Я ссылаюсь на высказанное в письме возражение Райнера Форста.

160

Града Земного (англ.).

Допущение непереводимых религиозных высказываний для политической публичности оправдывается не только нормативно в силу неприемлемостиролзовской оговорки для тех верующих, которые не могут отказаться от политического употребления мнимо частных или неполитических оснований, не подвергая угрозе свой религиозный образ жизни. Исходя из функциональных оснований, недопустима также чрезмерно стремительная редукция многоголосой сложности. Ведь либеральное государство имеет свой интерес в получении голосов религиозных граждан в сфере политической публичности и в политическом участии религиозных организаций. Ему нельзя отговаривать верующих и религиозные общины, чтобы они высказывались как таковыев том числе и политически, так как оно не может знать, не будет ли в противном случае секулярное общество отрезано от важных ресурсов учреждения смысла. Также и секулярные или инаковерующие граждане могут в соответствующих обстоятельствах кое-что почерпнуть из вкладов религиозного характера — это, например, происходит, когда они узнают в нормативных истинностных содержаниях религиозного высказывания собственные, зачастую распавшиеся интуиции.

Религиозные традиции обладают для моральных интуиции, особенно по отношению к чувствительным формам гуманного сосуществования, особой артикуляционной силой. Этот потенциал превращает религиозную речь для соответствующих политических вопросов в серьезного кандидата возможных истинностных содержаний, которые затем можно будет перевести из лексикона определенного религиозного сообщества на общедоступный язык. Правда, институциональные пороги между «дикой» политической публичностью и государственными организациями образуют фильтры, которые из гула голосов публичных коммуникативных циркуляции пропускают только секулярные вклады. К примеру, регламент в парламенте должен давать президентам возможность вычеркивать из протокола религиозные

позиции или оправдания. Истинностные содержания религиозных высказываний лишь тогда не утрачиваются для институциализированной консультативной практики и практики принятия решений, когда срочный перевод уже осуществлен в допарламентском пространстве, то есть в самой политической публичности.

Правда, эта работа по переводу должна пониматься как кооперативная задача, в решении которой участвуют и нерелигиозные граждане, если их религиозные сограждане, способные и готовые к политическому участию, не должны получать асимметричную нагрузку [161] . Религиозные граждане вправе высказываться на собственном языке лишь при оговорке, касающейся перевода; это бремя уравновешивается нормативным ожиданием, что секулярные граждане открываются возможному истинностному содержанию религиозных вкладов и полагаются на диалоги, в которых религиозные основания по возможности предстают в преображенном обличье общедоступных аргументов [162] . Граждане демократического общества взаимнообязаны признавать основания для политических позиций друг друга. Даже если вклады с религиозной стороны в политическую публичность не подлежат самоцензуре, они зависят от кооперативной работы по переводу. Ибо без успешного перевода нет никаких шансов, что содержание религиозных голосов найдет доступ к повесткам дня и переговорам государственных институтов и будет «приниматься в расчет» в дальнейшем политическом процессе. Николас Волтерсторфф и Пол Вайтман хотели бы избавиться и от этой оговорки. Однако тем самым — вопреки своему притязанию оставаться в согласии с либеральными предпосылками — они нарушают принцип мировоззренческого нейтралитета государственной власти.

161

В этом духе и Р. Форст (1994, р. 158) также говорит о «переводе», когда требует, чтобы «индивид был в состоянии к (постепенному) переводусвоих [заключенных в тексте] аргументов на язык оснований, которые являются приемлемыми на базисе ценностей и принципов публичного разума». Правда, он не считает перевод кооперативными поисками истины, в каковых секулярные граждане должны участвовать даже тогда, когда другая сторона ограничивается религиозными высказываниями. Форст, подобно Ролзу и Ауди, формулирует подобное требование как гражданский долг для самого религиозного индивида. В остальном чисто процедурное определение работы по переводу с целью «общеприемлемого оправдания» не воздает должного семантической проблеме переноса содержаний религиозной речи в пострелигиозную и постметафизическую форму изложения. Тем самым утрачивается различение между этическим и религиозным дискурсами. См., к примеру: Arens Е.Kommunikative Handlungen. D`usseldorf, 1982, где библейские притчи интерпретируются как инновативные языковые действия.

162

См.: Habermas J.Glauben und Wissen // Ders. Zeitdiagnosen. Frankfurt/M., 2003. S. 249–263 (здесь S. 256 ff.). [Рус. пер.: Хабермас Ю.Вера и знание // Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. С. 115–131.]

Согласно мнению Вайтмана, граждане с моральной точки зрения имеют и право на политические позиции, которые они обосновывают единственно в контексте некоего мировоззрения или религиозного учения. Однако в этом случае они должны выполнять два условия: они должны быть убеждены в том, что их правительство вправе претворять в жизнь законы или политику, поддержанные ими самими с помощью религиозных или мировоззренческих аргументов, и они должны быть готовы объяснить, почему они верят в это. Данная смягченная оговорка [163] выходит за рамки требования проводить тест на обобщение из перспективы первого лица. Тем самым Вайтман хотел бы гарантировать, чтобы граждане воспринимали свои суждения с точек зрения концепций справедливости — будь то религиозно или мировоззренчески фундированных. Они должны рассуждать из перспективы соответствующей собственной доктрины, которая одинаково хороша для всех. Но Золотое Правило не Категорический Императив. Оно не обязывает к взаимномуучету перспектив всех затронутых [164] . Согласно этому эгоцентрически примененному методу, собственная мировоззренческая перспектива образует непреодолимый горизонт для соображений относительно справедливости: «The person who argues in public for a measure must be prepared to say what she thinks would justify the government in enacting it, but the justification she is prepared to offer may depend on claims, including religious claims, which proponents of the standard approach would deem inaccessible» [165] .

163

Weithman(2002). Р. 3: «Citizens of a liberal democracy may offer arguments in public political debate which depend on reasons drawn from their comprehensive moral views, including their religious views, without making them good by appeal to other arguments — provided they believe that their government would be justified in adopting the measures they favor and are prepared to indicate what they think would justify the adoption of the measures». [«Граждане либеральной демократии могут предъявлять аргументы в публичных политических дебатах, зависящие от оснований, выведенных из их всеобъемлющих моральных взглядов, включая религиозные взгляды, не называя их благими посредством обращения к другим аргументам, — если только они полагают, что их правительство обоснованно принимает меры, за которые оно выступает, и если они готовы указать, что то, что они думают, оправдает принятие мер» (англ.).]

164

См.: Habermas J.Vom pragmatischen, ethischen und moralischen Gebrauch der praktischen Vernunft. Abschnitt IV // Ders. Erl`autemngen zur Diskursethik. Frankfurt/M.. 1991. S. 112–115.

165

Weithman(2002). P. 121 (курсив мой. — Ю.Х.).[«Индивид, который публично выступает за принятие каких-либо мер, должен быть подготовлен сказать, что то, что он думает, оправдывает правительство, принимающее эти меры, но оправдание, которое индивид подготовлен принять, может зависеть от притязаний, включая религиозные притязания, которые сторонники стандартного подхода сочли бы недопустимыми» (англ.).]

Поскольку не предусмотрено никаких институциональных фильтров, при этом условии не исключено, что политика и программы законов, выработанные исключительно на основе определенных религиозных или конфессиональных убеждений, привлекут большинство и будут проводиться в жизнь. Николас Волтерсторф, который больше не хотел бы подвергать никакому ограничению политическое применение религиозных оснований, отчетливо делает этот вывод: политический законодатель тоже вправе пользоваться религиозными аргументами [166] . Однако вместе с открытием парламентов для споров о непреложностях веры государственная власть может стать агентом религиозного большинства, проводящего в жизнь свою волю при нарушении демократической процедуры.

166

Audi, Wolteistorff(1997). P. 117 etc.