Между Сциллой и Харибдой
Шрифт:
Кузнецов был поражён:
– Откуда ты всё это знаешь?
– А ты повоюй с моё, командир – ещё не то узнаешь.
Потушив самокрутку и бережно высыпав остатки табака в кисет, он раздосадовано вздохнул:
– Будь у нас здесь вся батарея, мы бы этих танков накрошили – вагон и маленькую тележку.
Кузнецов хотел было побежать и вернуть орудие Чубарикова, но тут прибежал связист Святов с размотанной катушкой и сунул ему в руку телефонную трубку, из которой знакомым голосом спросили:
– Кузнецов!
– Так точно, товарищ комбат!
– Тобой уже из штаба дивизии интересовались: мол что за му…
Минут пять выслушивая про себя не самое лицеприятное, молодой командир взвода краснел и бледнел. Наконец, он услышал:
– …После боя – если жив останешься, сниму тебя со взводных и отправлю в бригаду, в резерв.
«Но, хоть не в трибунал, – с некоторым облегчением подумал Кузнецов, отдав трубку связисту, – и на том спасибо».
…Не успел вернуться к орудию расчёт Уханова, как там – среди зарева на востоке, что-то засверкало розово и густо, какая-то туча в небе.
Балтиец тут же снял видавшую виды бескозырку с выцветшим названием корабля и убрав её в вещевой мешок, нахлобучил стальной шлем Андриана:
– В сухопутье, да ещё и в окопной войне – первейшее дело, коль собственная голова дорога. Конечно, «прямую» винтовочную пули не сдержит… А вот после рикошета – запросто!
Куззнецов, был просто заворожен этим неторопливым, обстоятельным разъяснением:
– Да ещё вот сверху то летят шрапнели да осколки – уже на излёте… Да и камнем или комом земли – подкинутым к верху взрывом, бывает так приложит по кумпалу – мозги в разные стороны. А этот шелом – спасёт твой «котелок» и всё что варится в нём!
«Откуда он всё это знает?».
Как бы прочитав мысли, Уханов ответил:
– Я эту науку ещё в «Ревельском морском батальоне смерти [56] » постиг.
Судя по отметинам на «Андриане», шлем уже не раз спасал хозяину голову и её содержимое.
Кузнецов стоял слева от орудия, в отдельном ровике, вместе с Ухановым и недавно подошедшим пожилым ездовым орудия Чибисовым. Они ощущали ногами дрожание земли, осыпались твердые комья с бруствера от слитного гула взрывов артиллерийских снарядов, сотрясающего воздух. Совсем близко видел Кузнецов разверстые ужасом черные, как влажный графит, глаза Чибисова на поднятом к небу треугольном лице с придавленным, ошеломленным выражением, видел рядом задранный подбородок и, светлые, в движении, упорно, зло считающие глаза Уханова. Все тело туго сжималось, подбиралось, точно в тяжком сне, когда не можешь сдвинуться с места, а тебя настигает неотвратимое, огромное.
56
Ревельский отдельный морской батальон смерти создан летом 1917 по инициативе матроса Лаврова Евг… Личный состав набран преимущественно их числа моряков Ревельской базы, команд стоявших на ремонте кораблей и учебных частей флота. Причислен к 141-му пехотному Можайскому полку, входившему в состав ударного корпуса 5-й армии. 3.06.1917 в Двинск на пополнение 141-го пехотного Можайского полка из Орла прибыла партия амнистированных в количестве 119 человек, из них 78 записалось в Ревельский батальон смерти (53
– Ты что, папаша, дрожишь как лист осиновый? Страшнее смерти ничего не будет. Дрожи не дрожи – не поможет…
– Да разве не сознаю я…, - сделал судорожную попытку улыбнуться Чибисов и показал на горло, – да вот… Само собой лезет… Кабы мог я… Не могу совладать, горло давит…
– А ты думай о том, что ни хрена не будет. А если и будет – то ничего не будет. Даже боли, – сказал Уханов и, уже не глядя на небо, достал кисет, – насыпай. Успокаивает. Сам успокоюсь. Давай и ты, командир. Легче станет.
– Не хочу, – Кузнецов отстранил кисет, – котелок бы воды… Пить хочу.
Тот, понимающе:
– Бывает. Когда страшно всегда так – или пить или…
– …Облегчиться хочется, – закончил за него Чибисов.
– Ложи-ись!
Кузнецов не услышал в настигающем визге приближающегося снаряда голос, скорее почувствовал его. Ровик был слишком мал для троих. Он упал на Чибисова, Уханов, упав на него, загородив небо.
И тотчас их накрыло черным ураганом, ударило жаром сверху. Ровик тряхнуло, подкинуло, сдвинуло в сторону, почудилось, он вставал на дыбы. Тяжесть тела Уханова сбросило с Кузнецова и рядом оказалось серое, землистое, до отдельных волосков видимое, с застывшими глазами лицо Чибисова… Его, вроде отставшая от серой кожи щетина на щеках, его хрипящий рот:
– Хоть бы не сюда, не сюда, господи!
Чибисов обеими руками упирался в грудь Кузнецова и, вжимаясь плечом, спиной в некое узкое несуществующее пространство между Кузнецовым и ускользающей стеной ровика, вскрикивал молитвенно:
– Дети мои! Дети ведь… Нету мне права умирать. Нету! Дети мои…!
– Замолчите!
Крикнув это, Кузнецов задохнувшись чесночной гарью от химического толового яда, закашлялся с режущей болью в горле. Он с трудом отцепил руки Чибисова, сбросил их с груди. Ровик забило удушающим густым дымом – и не стало видно неба. Оно кипело чернотой и грохотом, смутно и нереально и, в обвалах снарядных разрывов ровик изгибало, корежило и, везде разнотонными, ласковыми и грубыми голосами смерти прорезали воздух осколки, обрушивалась пластами земля…
«Сейчас это кончится, – внушал себе Кузнецов, ощущая хруст земли на зубах, закрыв глаза: так, ему казалось, быстрее пройдет время, – еще несколько минут…».
Артобстрел кончился так внезапно – как будто кто-то выключил его, повернув рубильник. Выбравшись из ровика, Кузнецов первым делом бросился к окопу телефониста:
– Связь есть с энпэ? Не перебило? Дайте трубку, Святов!
Святов, прижав колено к колену, чтобы не дрожали, закивал остреньким, белесым, вспотевшим от страха и начинающейся летней жары деревенским личиком: