Между Сциллой и Харибдой

Зеленин Сергей

Гигантский зигзаг танков выходил, выкатывался из-за возвышенности к переднему краю обороны стрелков. По-прежнему мигали среди дыма фары. Чёрные султаны артиллерийских разрывов среди них, перекрещивались, сходились и расходились радиальными конусами – сталкиваясь с резкими и частыми взблесками танковых выстрелов. В сплошной орудийный грохот деревянно-сухо вкрапливаться слабые винтовочные щелчки в пехотных траншеях и редкие пулемётные очереди.

Слева танки миновали балку, выходили к берегу, ползли на траншею боевого охранения. Соседние батареи и те батареи, что стояли за

рекой, били навстречу им подвижным заградительным огнем. Но то, что было не перед батареей, отражалось сейчас в сознании лишь как отдаленная опасность. Кузнецов совсем ясно различил в дыму на пригорочке зелёно-буро-серые туловища двух машин – повернувших прямо на его огневые позиции, увидел бронированное «брюхо» каждого и, выкрикнув команду кинувшемуся к орудию расчету:

– Орудие влево! Быстрей! Евстигнеев! Целься под низ!

Однако уже не нужно было торопить людей. Он видел, как мелькали над казенником снаряды, чьи-то руки рвали назад рукоятку затвора, чьи-то тела с мычаньем, со стоном наваливались на станину в секунды отката – чтоб орудие меньше подпрыгивало и стрельба была кучнее. Уханов, ловя команды, повторял их, стоя на коленях возле Евстигнеева, не отрывавшегося от наглазника прицела.

– Три снаряда… Беглый огонь! – выкрикивал Кузнецов в злом упоении, в азартном и неистовом единстве с расчетом, будто в мире не существовало ничего, что могло бы еще так родственно объединить их.

В ту же минуту ему показалось: передний танк, рассекая башней дым, вдруг с ходу неуклюже натолкнувшись на что-то непреодолимое своей покатой грудью, с яростным воем мотора стал разворачиваться на месте, вроде бы тупым гигантским сверлом ввинчивался в землю.

– Гусеницы! – с изумлением, с радостью вскрикнул Уханов, – добить надо, товарищ командир!

– Четыре снаряда, беглый огонь! – хрипло скомандовал Кузнецов, слыша и не слыша его и только видя, как вылетали из казенника дымящиеся гильзы, как расчет при каждом выстреле и откате наваливался на прыгающую станину.

А танк все вращался на месте, распуская плоскую ленту гусеницы. Двухфунтовые орудия его в спонсонах по бортам шевелились пальцами – нацеливаясь в направлении огневой. Вот один ствол плеснул косым огнем и, вместе с разрывом, с раскаленным взвизгом осколков магнием забрызгало слепящее свечение на броне танка. Потом проворными ящерицами заскользили на нем извивы пламени. И с тем же исступленным азартом восторга и ненависти Кузнецов крикнул:

– Евстигнеев! Молодец! Так его! Молодец!

Танк сделал слепой рывок вперед и в сторону, по-живому вздрагивая от жалившего его внутренность огня, дергаясь, встал перед орудием наискось, белея георгиевским крестом на закопчённой броне. В тот момент поле боя, на всем своем пространстве заполненное лавиной танковой атаки, стрельба соседних батарей – все исчезло, отодвинулось, все соединилось, сошлось на этом одном головном танке и, орудие безостановочно било по подставленному его ещё живому боку.

Кузнецов остановил огонь только тогда, когда второй танк, ныряюще выдвигаясь из дыма, в течение нескольких секунд вырос, погасив фары, позади задымившейся головной машины, сделал поворот вправо, влево, этим маневром ускользая от орудийного прицела и, Кузнецов успел опередить его первый выстрел:

– По

второму, гранатой! Ог-гонь!

Ответный танковый выстрел сползающего с пригорка танка, громом рванул землю перед бруствером. За поднявшейся пылью и дымом, Кузнецов не сразу разглядел повернутые к нему измазанные копотью аспидно-черные лица, застывшие в страшном ожидании следующего выстрела, увидел Евстигнеева, отшатнувшегося от прицела, выдохнул с хрипом:

– Наводить! Не ждать! Евстигнеев! Наводить!

Наводчик лежал боком на бруствере, двумя руками тер веки, повторяя растерянно:

– Что-то не вижу я… Песком глаза забило… Сейчас я…

Следующий танковый разрыв окатил раздробленными комьями земли, чиркнул осколками по щиту, и Кузнецов задохнулся в навалившемся тошнотном клубе толовой гари, никак не мог передохнуть, выполз на бруствер, чтобы увидеть танк, но лишь выглянул – жгучим током пронзила мысль: «Конец! Все сейчас будет кончено… Неужели сейчас?».

– Уханов! К орудию!

Из облака пыли и дыма громко раздалось:

– Я уже здесь, командир! Заряжай, что разлеглись как барышни?

Расчет, светясь маслено-черными лицами, копошился в дыму, заряжая лежа, наваливаясь на станину.

Показалось: даже перестали двигаться, замерли на маховиках огромные красные руки Уханова, приросшего одним глазом к прицелу. Ему мешала каска. Он все сдвигал и наконец сдвинул ее резиновым наглазником прицела. Каска упала, скользнув по спине, с его потной головы и со звоном ударилась об землю. Уханов посунулся на коленях, потом задвигалось плечо, правая рука плыла в воздухе, гладящими рывками нащупывала спуск. Она двигалась неправдоподобно замедленно. Она искала спуск с неторопливой нежностью, как если бы не было ни боя, ни танков, а только надо было тихонько пощупать его, удостовериться, погладить.

Потеряв терпение, он вскричал:

– Уханов! Два снаряда! Огонь!

Пулеметные очереди резали-скребли по брустверу, сбивая землю на щит. С выхлопами над самой головой оглушающий рев мотора, лязг, скрежет вползали в грудь, в уши, в глаза, придавливали к земле, головы невозможно было поднять. И на миг представилось Кузнецову: вот сейчас танк с неумолимой беспощадностью громадой – вырастет над орудием, железными лапами гусениц сомнет навал бруствера, и никто не успеет отползти, отбежать, крикнуть…

«Что это я? Встать, встать, встать!».

– Уханов, два снаряда, беглый огонь!

Два подряд выстрела орудия, сильные удары в барабанные перепонки, со звоном, с паром вылетевшие из казенника гильзы в груду стреляных, уже остывающих гильз – и тогда, отталкиваясь от земли, Кузнецов выполз на кромку бруствера, чтобы успеть засечь попадания снарядов, скорректировать огонь орудия.

В лицо его опаляюще надвигалось что-то острое, огненное, брызжущее, и мнилось: огромный точильный камень вращался перед глазами. Крупные искры жигали, высекались из брони танка и наконец – внутренний взрыв сотряс, толкнул танк назад, пышный фонтан нефтяного дыма встал над ним.