Между живой водой и мертвой. Практика интегративной гипнотерапии
Шрифт:
Виктор: Вы знаете, у меня синдром школьного двоечника – с обучением хорошо пошло только в институте. Я знаю, как мне нужно учится – по книгам…
Терапевт: А почему же, когда вы приезжаете на семинар, у вас возникают такие проблемы?
Виктор: Я привык по книгам, а там общение, там не тот стереотип получения знаний. Если я что-то узнал, то могу научить любого. Я даже сам могу понять то, чему учу.
Терапевт: Хорошо. А что происходит с вашей агрессией? Вы же знаете, что все запоры происходят от подавленной агрессии, которая не находит себе выхода. Куда девается
Виктор: Проблемы с агрессией у меня были очень большие, действительно. Я много работал на эту тему – стало реже, с семьей стало лучше, потому что я бегаю, сжигаю свой адреналин.
Терапевт: А как вы дошли до такой жизни? Что является источником агрессии, как вы думаете, и что является источником ее подавления?
Виктор: Когда я вижу что-нибудь несуразное, я способен назвать вещи своими именами. Я на вид мягкий человек, иногда это вводит в заблуждение моих врагов, и они, когда получают жесткий отпор, начинают мстить, давить, и возникают такие затяжные интриги, склоки, давление.
Терапевт: Иначе говоря, вы умеете устраивать хроническую ситуацию. Хронический запор в отношениях.
Виктор: Я вышел из нее пять лет назад, из этой ситуации, но во мне-то, конечно, все осталось.
Терапевт: Вы кляузник, что ли?
Виктор: Можно сказать, да. Хотя кляуз не писал. Но я их очень много написал в голове.
Терапевт: И сейчас кляузник?
Виктор: Нет. Я этим переболел.
Терапевт: Что же вместо этого?
Виктор: А я не знаю. Вакуум… То есть, сейчас я ударился в знания и в работу, но у меня в городе невостребованность.
Терапевт: Так вы точно, как Кощей Бессмертный – прикованы там у себя на цепях.
Мой несколько иронический тон разговора совершенно сбивает его с манеры давать вроде бы ясные логические ответы. Я добиваюсь от него интонации иронии. Потому что интонация речи составляет в какой-то мере фон – как бы суставы того, что происходит. А клиент исходит из чистого смысла, говорит все время о знании как о смыслах, как о чем-то, что выпарено из практики.
Виктор: Почему?
Терапевт: Ну как же – висите там в чулане, в своем городе, знания не востребованы, в чулане темно, никто в вашу библиотеку не ходит. Отпустили бы вас на все четыре стороны, дали бы водички испить, вы бы тут такое натворили бы!
Виктор: Да если я один раз реализую агрессию, это могло бы дать очень сильное ощущение тем людям, на которых она направлена.
Терапевт: Что же вам мешает? Что же могло быть для вас той водичкой, которую вам бы дали?
Виктор: Я бываю очень изощренный.
Терапевт: Вы могли бы открыть школу инквизиции?
Виктор: Нет, это не моя стихия…
Терапевт: Почему? Устраивали бы пытки знаниями. Вопросы бы задавали каверзные.
Виктор: Да, представьте себе. Моим детям трудно порой приходится.
Терапевт: Почему?
Виктор (смеется): Пытки знаниями.
Терапевт: А если бы вы все-таки вышли на оперативный простор, уехали бы из своего города… Представьте себе совсем другую жизнь, в которой вы могли бы себя реализовать, в совершенно другой области.
Виктор:
Терапевт: Хорошо, к вам пришли бы и сказали: хочу, чтобы вы меня реабилитировали. Как бы вы его реабилитировали?
Виктор: Я бы его принял на работу – работать с людьми, пережившими психологическую травму, работать с детьми. Я работал в бригаде по реабилитации, чувствовал там себя человеком, потому что нам предоставили все условия. Вот тогда я испытал комфорт… Уважение к себе и полную реализацию себя как специалиста.
Терапевт: А вы эти часы все время носите?
Виктор: Да.
Терапевт: А чем они вам удобны?
Виктор: Они мне не удобны, но как только я завожу хорошие часы, они у меня ломаются или теряются, а когда я какие-нибудь ерундовые часы ношу – они мне долго служат.
Терапевт: Они женские?
Я думаю, что это метафора. У него есть удобный костюм, хорошие часы, но он находит в любой ситуации момент некомфортности – костюм немножко не такой, часы не те. Это некая реализация его свойства, когда все идут на физкультуру, а он со справкой, все хотят одного, а он другого.
Виктор: Да.
Терапевт: Вы считаете себя гадким утенком?
Виктор: Я был гадким утенком – полжизни, в детстве. С раннего возраста. Я с этой проблемой работал.
Терапевт: Что вас ни спросишь, вы с каждой проблемой работали.
Виктор: В детстве я был дурачком – в детском садике.
Терапевт: Откуда вы знаете, может, вы сейчас дурачок, а тогда были умным.
Виктор: Я говорю, как со мной обращались, называли, дразнили. Я был всегда не таким каким-то… Меня всегда дразнили… А мне хотелось быть как все. Вместе со всеми, вовлеченным. Я был тупым, плохо учился, двоечник.
Терапевт: Вы опять затянули свою горестную песню на цепях.
Виктор: Хотя я вообще веселым был, жизнерадостным.
Терапевт: Так и хочется вам дать водички испить. Такое впечатление, что когда вы эти цепи порвете, то напьетесь пьяным и начнете кричать: где мой вездеход, где мои фрукты, где мои овощи, я специалист…
Виктор: Я хотел бы быть один, я даже готов к тому, чтобы у меня не было ни семьи, никого.
Терапевт: Опять один, опять в кладовку… Опять костями клацаете…
Виктор: Да нет, я говорю то, что мне сейчас на ум приходит – спонтанно.
Терапевт: А как там в сказке про Кощея Бессмертного, где у него душа пряталась – в утке, в яйце… А чем это все кончилось?
Виктор: Да когда иголочку переломили – из него и дух вон.
Терапевт: А иголочка-то где?
Виктор: Там какой-то Иван Царевич все подвиги совершал. Думал Кощей, что душа надежно у него спрятана, степени защиты такие мощные. Значит, не судьба. Бедный Кощей.
Терапевт: Бедный Кощей! (Общий смех в группе.)
Виктор: Вообще-то я люблю веселиться, люблю танцевать, дурачиться, шутить… Мне нравится быть в компании, нравится песни петь, слушать. Но всегда как-то этот круг меня отталкивал, хотя я в него и стремился.