Между жизнью и смертью
Шрифт:
– Прости ты меня, не уберегла я Полюшку! – Дуняшка по-бабьи скоро заплакала, утирая крупные слёзы подолом цветастой юбки.
– Прости…
– Будя…Будя тебе! – приговаривал Григорий, одной рукой обнимая за плечи прижавшуюся к нему повзрослевшую сестру, другой гладя по лохматой голове застывшего в тягостном непонимании сынишку.- Ничё тут не поделаешь…Бог дал, Бог взял!
Брат осторожно отодвинулся от неё. Охватил быстрым росчерком цыганских глаз погрузневшую фигуру Дуняшки.
–
– На Пасху срок… - молодая хозяйка по-девичьи засмущалась и призналась.
– Боязно трошки!
– Не ты первая, не ты последняя… - Григорий скинул с натруженных плеч, тяжёлую от навек впитавшейся воды, штопаную шинель.
Он по привычке поискал глазами дедовские иконы. В красном углу, где испокон веков стоял образ Николы Чудотворца, висел плохо напечатанный портрет бородатого Карла Маркса.
– Матерь Божья поможет!
Мелехов осуждающе покачал головой, но благоразумно промолчал. Дуняшка заметила скрытое неодобрение брата, и как бы оправдываясь, суетливо двинулась к печке.
– Проходи к столу братушка, я счас накрою… Это Михаил заставил прибрать образа. Я их в сундук сховала, пусть там полежат пока… - Она обернулась и пытливо посмотрела в сторону Григория.
– Ясно.
Он посадил на вытертые колени притихшего шестилетнего сына и с улыбкой рассматривал его.
– Ты же знаешь, он идейный, так им положено.
Сидящий у большого некрашеного стола брат встрепенулся и сказал:
– Да я ничего супротив не имею!
– он устало вздохнул.
– Новое время, новые песни…
– Вот-вот...
На пару минут в хате повисла тревожная тишина. Молодая хозяйка усердно готовила вечерять. Мишатка требовательно теребил сильно отросшую и неопрятную бороду отца.
– Зарос ты батяня. – Он по-взрослому оценивающе посмотрел на Григория.
– Бриться нечем было.
– Даже не признал зараз… А мне гостинца привёз, аль забыл?
– Забыл...
Тот удручённо похлопал себя по карманам поношенных красноармейских штанов. Ничего там не зазвенело и не завалялось. Он виновато улыбнулся и признался:
– Не сердись на меня Михаил Григорич! – Отец виновато развёл руки.
– За што?
– Не забыл, но и не привёз… Не до того мне было. В следующий раз непременно доставлю, не сомневайся.
– Ладно, батя...
Мишка шмыгнул пару раз носом, но сдержал готовые пролиться слёзы.
– Не надо мне гостинцев, – он по-мелеховски выгнул серпом сердитую бровь. - Только не уезжай больше, никогда… чуешь?
– Не уеду! – запальчиво пообещал растроганный родитель
– Для того и вернулся…
– Навоевался, значит? – то ли спросила, то ли подытожила
– Навоевался…
– Вот и хорошо, – она налила в грубые глиняные чашки свеженадоенного молока.
– А у нас корова недавно отелилась.
– Кем?
– Послал Бог тёлочку, глядишь через год, две кормилицы будет.
Разговор перекинулся на хозяйственные темы, какие новости на хуторе и всё прочее. Григорий медленно ел пахнущие домом щи и изредка вставлял тихое слово в плавную речь сестры.
– Ей беременность явно пришлась к лицу. – Размышлял он.
Резкие от природы её черты стали мягче, и вся она светилась изнутри той скрытой красотой девушки, готовящейся стать матерью.
– А Михаил твой где? – Брат перебил нескончаемый поток слов возбуждённой нежданной радостью женщины.
– Хорониться мне надо…
– В Вёшки на службу уехал, – сестра встревоженной птицей вспорхнула с ветки беспечности.
– Днями будет…
– Как думаешь, он ко мне отнесётся? – Григорий перешёл к мучившему его вопросу.
– Сдаст куда следует?
– Не знаю братушечка! – честно призналась молочно побледневшая Дуняшка.
– Может и сдаст…
Старший в семье Мелеховых задумался, молча и обстоятельно закурил. Пуская густые дымовые завесы ядрёного самосада, рассеяно следил, как сестра задумчиво прибирала со стола.
– Всё едино!
Она яростно тёрла куском суконной тряпки закапанный стол, словно от этого зависела судьба их поредевшей донельзя семьи. Григорий остервенело докурил самокрутку и с надрывом сказал:
– Некуда мне больше податься.
– Зачем так говоришь?
– Надоело бегать по свету, набрыдло воевать. – Он втоптал окурок в утрамбованный до чугунного гула земляной пол.
– Веришь, по ночам часто сниться, будто я пашу на быках под озимые. В степи с утра слегка подморозило. Отвальные пласты чёрной, хмельного духа, земли паруют, как будто она тяжко дышит. Важные грачи негнущимся шагом бродят по пахоте и выискивают вывороченных лемехом жирных червей…Я устало бреду по изгибающейся борозде, держусь за блестящие ручки плуга. Пахать мне ещё две десятины и я не хочу просыпаться... Не хочу!
Он обречённо рубанул по прокуренному воздуху сильной рукой, привыкшей за столько лет войны к убийственной лёгкости шашки.
– Останусь, а там побачим, куда кривая вывезет…
– Ну и ладно! – обрадовалась младшая сестричка.
– Поживёшь пока тут, обстираю тебе, откормлю…
– Будь что будет!
– Только не выходи днём на баз, хотя и соседей наших нету… Степан Астахов сказывали подался на чужбину, но мало ли… А Михаил вернётся тогда и порешим.