Между жизнью и смертью
Шрифт:
– Здорово бывали! – приветствовал родственника смущённый Григорий, когда тот зашёл на кухню, после короткого разговора с возбуждённой женой.
– Исхудал ты совсем, Михаил…
– Здорово! – ошарашенный неожиданной встречей негромко ответил свояк.
– Не чаял тебя встретить.
– Я и сам не думал, что доживу. – Как на духу признался Мелехов.
– Не смог боле без куреня, без детишков…
Больше они не сказали друг другу ни слова, не сговариваясь отложив разговор на вечер. Наскоро перекусив, Кошевой в одной
– Как поступить с Григорием?
– Он выпрямился и проводил подобревшими глазами, вышедшую к корове жену.
Та шла, покачиваясь, и тщательно выбирала удобное место для прохода к дальнему сараю.
– Точно казак будет, - подумал Кошевой, с нежностью глядя на остро выпирающий живот беременной жены.
– Да хотя бы и девка!
– Иди уж в курень, хватит рубить.
– Зараз…
Михаил сам удивлялся переменам, происходящим в его, казалось навек зачерствевшем сердце. Он всё чаще ловил себя на мысли о Дуняшке, о её будущем и об их ребёнке. В последнее время Кошевой чувствовал себя плохо и всерьёз опасался умереть, оставив их без кормильца.
– Эх, Гришка, Гришка! – по старой памяти он уменьшительно называл про себя друга лихой юности.
– Чего ж ты наделал.
Он по-хозяйски спрятал от дождя колун под навес и сноровисто сложил наколотые дрова в аккуратную стопку. Набрав полную охапку остро пахнущих свежесрезанным деревом поленьев, Михаил вошёл в сильно натопленную кухню. Григорий сидел в той же позе и курил, как последний раз в жизни. Кошевой пристроил ношу у печки, отряхнул руки и с издёвкой спросил:
– Всё сидишь?
– Сижу.
– И что прикажешь с тобой делать?
– Делай что хочешь! – Мелехов обречённо вздохнул.
– Хошь сдай в Дончека, хошь сразу расстреляй…
Михаил решительным шагом, как человек, принявший трудное решение, двинулся в горницу. Григорий смотрел ему вслед, на его выпирающие, синхронно двигающиеся под вылинявшей гимнастёркой лопатки и отвлечённо думал:
– Через несколько минут эти руки, возможно, нажмут курок револьвера. Приглушенно треснет, как сломанная ветка, сухой выстрел и моя жизнь, толком не начавшись, навсегда прервётся.
Недавний враг появился в дверях, держа в руках лист пожелтевшей бумаги, с николаевским орлом и чернильницу-непроливайку.
– Пиши. – Коротко приказал тот.
– Что писать-то? – удивился Григорий.
– Диктовать буду…
– Да какой писарь из меня?
– заупрямился смущённый Мелехов.
– Как из дерьма пуля…
– Пиши, кому говорят!
Григорий взял в руки писарский инструмент, и преувеличенно внимательно рассматривая перо с засохшими остатками синих чернил, приготовился к уроку правописания. Михаил начал диктовать:
– Податель сего красногвардейский командир, направляется от имени революционных хлеборобов Донской
– Прошу оказать всестороннюю помощь Шелехову Григорию Пантелеевичу в обустройстве на новом месте… Чего остановился?
– Ты с глузду съехал...
Михаил строго посмотрел на застывшего свояка. Тот сидел, незряче глядя перед собой расширившимися от удивления глазами.
– Ты меня отправляешь на Донбасс…Чего мне там делать? Я же на земле хотел пожить… Я пахать и сеять хочу, понимаешь?
– Пахать он хочет! – взвился разбуженным кочетом Кошевой.
– Тебя никто не спрашивает, хочешь ты или не хочешь.
Он энергично обошёл вокруг стола, резко нагнулся к находящемуся в прострации Мелехову и сказал:
– Харлампия Ермакова вчера арестовали.
– Ты шо?
– А он у тебя полком командовал. – Негромко, словно по секрету сообщил он.
– Как ты думаешь командира повстанческой дивизии пропустят? То тоже…
– С каких делов, ты Михаил таким добрым стал? – спросил недоверчиво Григорий.
– К тебе у меня жалости нет! – Михаил пятернёй сграбастал ворот его рубахи.
– Наших бойцов, загубленных тобой, никогда не забуду…
Он выпрямился и тяжело дыша, отошёл в угол комнаты. Через минуту он, слегка успокоившись, продолжил:
– Болею я...Шибко хвораю.
– Заметно…
– Вот думаю иногда, помру, а на кого оставлю Дуняшу с сыном. А так ты поможешь, заберёшь к себе...
Григорий некоторое время сидел не находя, что ответить:
– Брось Михаил! – найдя подходящие слова, произнёс он.
– Тебе же, как и мне двадцать восемь лет… Ищо жить и жить!
– Крепко пожили, будя...
В это мгновение в курень, с ведром молока, пахнущим весной и травами, вошла Дуняшка. Она испытующе посмотрела на своих родных мужчин, и женским чутьём уловил напряжение, витавшее в комнате, попыталась его разрядить:
– Совсем я замучилась с Пеструшкой. – Она, болтая на ходу, прошла к побелённому мелом припечку и принялась перецеживать парное молоко в тёмные глиняные кувшины.
– Не хочет стоять на месте… Ногами перебирает стерва, чуть ведро не обернула!
– Лето почуяла...
Михаил непонимающе посмотрел на жену, потом на Григория. Постепенно к нему вернулось ощущение реальности, и он устало присел к столу.
– Давай, давай пиши. – Почти весело посоветовал Мелехову.
– И подай свои документы, я посмотрю, что можно сделать…
– Лады...
Григорий достал из внутреннего кармана шинели свои бумаги и молча, отдал. Кошевой повертел их в заскорузлых, неловких пальцах, примерился. Попросил жену принести большую иголку-цыганку. Та удивилась, но без слов выполнила просьбу мужа. Пересев поближе к окну тот принялся за непривычную работу.