Мгновения. Рассказы (сборник)
Шрифт:
– Вам больно? Бе-едненький, – и вытерла его лоб ватой.
– Нет… Ни капли… – прошептал Сергей.
– Ну вот и все, – сказала она со вздохом. – Соринки были по всему глазу. Едва не выдернула все ваши длинные ресницы. Зачем у вас такие длинные ресницы? Мужчине ни к чему.
Сергей поднялся, потный, не зная, куда девать руки, стал мять кепку, пробормотал:
– Спасибо. По гроб жизни вам благодарен, спасибо…
– О, пожалуйста! Не за что! – шутливо воскликнула Лида. – Так, значит, вас Банников послал? Знаете, Сережа, заходите ко мне. Я слышала, вы любите читать. У меня маленькая библиотечка. Буду рада вас
И он, не ответив, вышел от нее, повторяя про себя: «По гроб жизни вам благодарен». Он готов был ударить себя, вспоминая эти слова: нужно же было сказать такую глупость! Дурак – и больше ничего!
После того дня он стал заходить к Лидии Александровне. Его тянуло по вечерам в ее чистенькую, маленькую комнатку с всегда опрятными и белыми занавесками на окнах, с прохладой вымытого деревянного пола. Керны, образцы, куски породы аккуратно лежали на столе, незнакомо и сладковато пахло духами, веяло покоем, непорочно секретным миром, в котором жила она. Сама Лида в спортивной безрукавке, натянутой на ее острой груди, встречала его очень приветливо, улыбаясь ему радостной улыбкой, и крепко, не по-женски пожимала его руку: «А, Сережа, проходи, проходи».
Однако было ему неприятно и странно то, что Банников иногда сидел тут же; сквозь дымок папиросы с любопытством поглядывал на Сергея, как бы следил за его неловкостью, за его скованными движениями, и барабанил пальцами по коробке папирос; всегда бледное лицо его было внимательно-спокойным. Он говорил:
– Садись, Сержик, потолкуем за жизнь. Лида любит слушать спор двух мужчин. Я прав, Лидия Александровна?
– Что ж, я готова, – почему-то хмурясь, говорила она.
Но однажды, выходя от нее, не успев закрыть дверь, он услышал, как она со слезами в голосе крикнула Банникову:
– Какой вы мужчина? Вот Сергей – это мужчина. Люди с такими глазами добиваются чего хотят. А вы? Что вы?.. Молодой старик!
– А может быть, вы перестанете, Лидочка, – сдержанно ответил Банников, – вообще… говорить обо мне то, что вам кажется? Зачем громкие слова?
– Нет, не перестану!
– Лидочка, чего вы хотите?
– Я от вас ничего не хочу! Идите! И не простудитесь по дороге. Спокойной вам ночи, да попросите хозяйку, чтоб пожарче натопила печку! И советую купить перину… И говорить пошлости этой перине!
Услышав это, Сергей почувствовал смутную радость, и радость эта была точно ворованной, тайной, в которой он мог признаться только самому себе.
Через два дня после ее прихода Сивошапка в интересах мужского самолюбия объявил внеочередной аврал, и относительный порядок в комнате был все же наведен. Банников спокойно заявил по этому поводу.
– Женщины – это лобное место времен боярской думы. Нет, никогда не женись, Сережа. – И с преувеличенной веселостью добавил: – Женщина – кресало, мужчина – кремень. Кресало о кремень – искра. И все к черту! Вся жизнь! Понял?
– Зачем голову морочишь человеку? – возмутился Абашикян. – Врет, понимаешь, до последней капли крови! У каждого голова на плечах. Эх, какую вчера картину в клубе показывали, а? «Ромео и Джульетта». Как люди любили! Видел картину или нет?
– Видел. Чепуха. Агитация за любовь, – махнул рукой Банников.
– Яка така агитация? – не понял Сивошапка. – Кто кого агитировал? Га?
В это время Сергей сидел на своей кровати, настороженно
– Они исправны? – вдруг тихо сказал Сергей. – Стрелки, кажется, задевают…
Все повернулись, внимательно поглядели на него.
– Что? – сейчас же обиделся Абашикян. – Замечательные ходики. Минута в минуту. «Неисправны!» Несерьезно заявляешь.
– Свидание чи що? – попытался уточнить Сивошапка. – Давай, хлопчик, чеши…
– Нет, – ответил Сергей вполголоса. – В Косую падь за образцами идем. Через полчаса…
– Эх, Сержик, Сержик, ни черта ты не понимаешь. – Банников усмехнулся, сейчас же встал, оделся и вышел, хлопнув дверью.
Сергей пунцово покраснел, долго сидел не шевелясь, зажав руки коленями. Потом, скрипя в тишине лыжными ботинками, осторожно двинулся к выходу, чувствуя, как Сивошапка и Абашикян смотрят в спину ему.
Стоял скованный скрипучим морозом вечер. За тайгой широко стекленел, потухал огненно-малиновый закат. В стылом, холодеющем воздухе тек, разносился горьковатый запах дыма: в деревне к ночи топили печи. Над крышей Лидиного дома уже вставал, окутываясь дымком из трубы, прозрачный, как льдинка, месяц.
Как только Сергей вошел, в хозяйской половине пахнуло огнем, красные отблески печи дрожали на цветной занавеси, задернутой над дверью в ее комнатку. Там было тихо. Выйдя навстречу, высокая и широкоплечая хозяйка, вытирая передником распаренное лицо, спросила Сергея:
– Ты чего это, молодец, как жених стоишь? Или, думаешь, синица ждать будет, пока ее ладонью прихлопнешь? Нету Лидии Александровны, ушла. Нету…
– Как ушла? – растерянно выговорил Сергей. – Куда?
– Сначала все по комнате шагала, ходила. А пришел этот… Банников. Ну она шибко ругалась с ним, а потом смеялась, чисто колокольчик. На лыжах пошли. Эх, парень, чего ты?..
Сергей, ни слова не сказав, повернулся, с какой-то робостью вышагнул из избы, медленно сошел с крыльца. Две свежие лыжни уходили от избы, виднелись рядом, вдоль дороги, терялись в синеющей глубине улицы; там на окраине визгливо лаяли собаки.
Вдыхая режущий горло ледяной воздух, Сергей крепко потер грудь и без цели пошел по дороге. «Не стала ждать. Тогда зачем же она обманула? – спрашивал он себя с тоскливым недоумением. – Как же так?»
За крайними домами, под обрывом, неподвижно стыло в декабрьском морозе занесенное буграми снега русло реки, и везде было щемяще пустынно, освещено высоким и холодным месяцем, чернели, густо дымясь, проруби на синем льду.