Мгновения. Рассказы (сборник)
Шрифт:
«Ушли в Косую падь! – подумал Сергей, все еще не понимая. – Но зачем же? Как же это так?»
Когда он вернулся, в избе все спали. Он закрыл дверь, сел на свою кровать.
– Ты, Сережка? – послышался из темноты хриплый от сна голос Сивошапки. – Що рано? – И в его голосе прозвучала вкрадчивая мягкость.
Сергей не ответил, хмуро разделся и лег.
Он долго лежал на спине с открытыми глазами, глядя на фиолетово мерцающий квадрат мерзлого окна. Было горько… Он чувствовал, как давило в горле. А в тишине избы старые ходики Абашикяна настойчиво
Ему было душно. Он не мог уснуть. Он ворочался, колотя кулаком по смятой подушке.
Глубокой ночью оделся и вышел. Он постоял немного, ссутулясь, охваченный холодом, и зашагал по сверкающей лунной дороге, черно располосованной длинными тенями спящих изб. Было мертвенно-безмолвно, стены домов светились мохнатой изморозью. И не слышно было лая собак во всей деревне.
Вдруг на околице громко и ясно прозвучал голос, как выстрел в тишине, и смолк. Сергей остановился, прислонясь к забору, в тени. Из-за крайних домиков на пусто синеющую дорогу вышли две фигуры, отчетливо высвеченные луной, виден был пар дыхания, отрывавшийся из-за их плеч.
– Все же было здорово, правда, Банников? – донесся с дороги голос и смех Лиды. – Я люблю… ночью ходить на лыжах!
– Почему ночью? – спросил Банников.
Они приблизились к ее крыльцу.
Сергей видел, как Лида устало начала снимать лыжи, и сейчас же Банников наклонился к ее ногам, стал помогать ей. Она выпрямилась, стеклянным голосом сказала: «Спасибо» – и взошла на ступеньку крыльца. Банников стоял внизу, смотрел на нее и ждал. Лида протянула ему руку, проговорила: «Павел…» Он тоже протянул руку и что-то ответил негромко, смеясь.
– Эх вы-ы! – неожиданно презрительно сказала Лида и взбежала по ступеням.
Банников пожал плечами, надевая рукавицы, потоптался на лыжах, вроде бы проверяя прочность креплений, и заскользил по улице сильным, размашистым шагом прочь от дома. Лида некоторое время ждала на крыльце, потом с отчаянным лицом присела на заиндевевшие ступени, сгорбилась вся, словно плакала беззвучно. Сергею стало трудно дышать. Он шагнул от забора.
– Лидия Александровна…
– Что? Кто это? – вскрикнула Лида, быстро вставая со ступенек.
– Это я…
– А, Сережа, – со странным облегчением произнесла Лида и рассеянно спросила: – Ну а ты… ты что?
Он стоял не двигаясь в тени дома, в четырех шагах от нее.
– Я просто вышел, жарко в избе, не уснешь, – смущенно солгал Сергей. – Вышел вот… луна…
– А! Да, да…
Он поднялся на крыльцо, нерешительно замялся. Она, с напряженным выражением прикусив губу, упираясь спиной в дверь, смотрела как бы сквозь Сергея, не видя его, а он, чувствуя от этого озноб и горячую пустоту в груди – в этой пустоте глухо ударяло сердце, – робко спросил:
– Вы устали,
– Сережа, бедненький… – грустно проговорила Лида и придвинулась к нему. – Ты бедненький, да? И я бедненькая… Оба мы бедненькие, правда?
– Что вы? О чем говорите? – прошептал Сергей и уставился себе под ноги. – Я не сержусь на вас. Честное слово.
– Ой, Сережа, какой же ты мальчик! – Она провела варежкой по груди Сергея, сказала странно и доверительно: – Сережа, милый ты какой…
Он, будто оглохнув, краснея, уже слышал ее смутно и не мог найти, что ответить ей.
Тогда она легонько коснулась подбородка Сергея, подняла его голову, глядя ему в лицо вопросительно-внимательным взглядом.
– Ты меня любишь, Сережа?
Она так прямо, откровенно спросила это, что он ощутил: и ее лицо, и луна над деревней, и снежные ели – все сдвинулось, поплыло перед ним в пелене. Он задохнулся и, полуотворачиваясь, прошептал:
– Не знаю…
– Сере-ежа-а… – виновато и протяжно сказала она. – Что же мне делать?
И эти слова больно и остро задели Сергея своим горьким, определенным смыслом. Он молчал.
Она договорила с горечью:
– Нет, Сережа, не меня ты любишь. Ты первую любовь свою любишь. Меня не за что любить.
И опять взглянула из-под лохматых от инея ресниц и чуть улыбнулась, как прежде, – улыбались только края губ.
– Поцелуй меня… Ну? Я разрешаю. – И потянулась к нему.
Он стоял неподвижно, ошеломленный.
– Не хочешь? – спросила она. – Я знаю, что я дрянь. Правда?
Он совсем близко увидел ее брови, губы – у Лиды откинулась голова – и заговорил хрипло, решительно, сопротивляясь тому, что она говорила:
– Нет, вы хорошая, вы хорошая…
– Сережа, – перебила она. – Я уезжаю на пятый шурф.
– Зачем? – не понимая, прошептал он. – Так далеко? Зачем?
– Так уж надо, – закивала она и погладила его рукав. – Спокойной ночи, Сережа.
Бураны с сугробами до крыш сменились спорой, ярой весной с ослепительно косматым солнцем над синими горами, с оглушительным криком грачей в мокрых ветвях, со звенящей капелью, ударявшей о влажное дерево крылец, с желтыми от прошлогодних листьев ручьями, бормочущими в тайге. Весна сменилась летом; теплые закаты нехотя угасали за тайгой, светясь в реке, и отражались золотистым блеском в стеклах Лидиной избы, которая была теперь пустой.
Целые дни геологическая партия пропадала в горах, и по вечерам Сергей, устав за день до изнеможения, мог подолгу, часами лежать в траве, глядеть на озеро, на багрово разбрызганный костер солнца в воде, на первые звезды в высокой прозелени вечереющего неба. Над озером, купаясь в легком туманце, летали, пронзительно крича, чибисы, спрашивали: «Чьи? Чьи?»
И тогда Сергею хотелось раскинуть руки, прижаться грудью к еще теплой земле, засмеяться, сказать тихо: «Свои, свои…» И, жадно радуясь этому вечеру, закату, этим чибисам, разглядывал каждую травинку, каждый камешек на земле, ища во всем счастливый смысл.