Мгновения. Рассказы (сборник)
Шрифт:
– Очень жарко, подержите косынку! Да, будем цветочки собирать! – сказала Сергею Лида и тут же возле тропинки начала рвать цветы, с неестественным смехом косясь на хмуро-равнодушного Банникова, молчавшего все время. А Сергей неуверенно держал косынку – ее мягкий шелк никак не вязался с этим громким смехом – и с беспокойством, с горечью понимал, что все в Лиде было сейчас нелегко и несвободно. Было ему обидно видеть это, было жаль и ее и себя за то, что она смеялась таким деревянным смехом, за то, что рот в эти минуты у нее был некрасиво большой и сережки, казалось, старили ее лицо.
– Смотрите,
– Чепуха! – отозвался Банников. – Женские финтифлюшки. Гроша медного не стоит.
– Слушайте, Банников, это же смешно, – с упреком сказала Лида и прищурилась, подставляя лицо солнцу. – Неужели вы так ненавидите женщин?
– К сожалению, это не так, – натянуто-вежливо ответил Банников и подошел к Лиде. – Не всех.
– Да-а? Пожалуйста, сядем. Это интересно. Вы любите кого-нибудь? Сядем – и расскажите!
– Нет смысла.
Лида оживленно повернула голову к нему, брови ее взлетели, и она повторила:
– Сядем! Я хочу отдохнуть.
Они сели среди облитых солнцем ромашек; одурманивая, парной запах их заполнял здесь все, и чудилось Сергею, горьковато пахли и руки, и одежда, и воздух. Натянув платье на круглые колени, Лида кратко взглянула на Сергея, он попал в луч ее взгляда, его словно коснулся синеватый прозрачный свет, но тотчас она посмотрела на Банникова, сорвала ромашку, подула на лепестки, спросила:
– Хотите, я погадаю?
Она стала отрывать лепестки, потом снова засмеялась так нарочито весело, что Сергей, заерзав, смутился, подумал с тоскливой досадой: «Зачем она так смеется?»
– Вас любят, Банников, – сказала она.
И прикусила зубами стебелек ромашки, вопрошающе наблюдая за Банниковым.
– Она была ваша жена?
– Не имеет значения.
– Кто же она? – И кивком откинула каштановые волосы со лба.
Банников непроницаемо пощелкивал прутиком по брюкам.
– Честное слово, все это ужасно глупо!
И Сергей увидел: Лида легла спиной на траву, мечтательно закинула руки за голову – грудь ее остро и, казалось Сергею, бесстыдно проступила под легким платьем, – блуждающим, мягким взором стала глядеть в теплое небо, спросила еле слышно:
– Слушайте, Банников… Скажите мне, что такое счастье? Вы что-нибудь понимаете? Я ни-че-го…
Сергей слушал этот разговор и с тоской, с обидой думал, что он здесь совершенно не нужен, что о нем забыли, и прежнее тягостное ощущение обмана, пережитого им зимой, охватывало его. Боясь поднять голову, он на какое-то мгновение увидел глаза Банникова, неподвижно устремленные на лицо Лиды, и ее беспомощный, размягченный взгляд, обращенный к Банникову. И он тогда понял все.
– Я пойду, – неожиданно охрипло сказал Сергей и ватной рукой положил косынку рядом с рукой Лиды.
– Иди, иди, – поторопил его Банников, как будто очнувшись. – Счет до трех знаешь.
Из-за гор, погружавшихся в сумрак, надвинулось лохматое лиловое облако, тяжело придавило
В горах начало темнеть, где-то кричала однотонно ночная птица, и этот звук гулко носился в ущелье, как в пустом колодце. Ветер с гор шумел в кустах, толкал в спину, а далеко внизу, там, где был лагерь, блестело, колыхалось красное пятно костра.
Сильный порыв ветра сорвал с Лиды косынку, унес в ущелье, и она, сделав шаг, вдруг села на камни, положила руки на колени, заплакала бессильно.
– Ненавижу! Себя ненавижу! – сквозь зубы шептала она – Видеть вас не могу, Банников! Все гадко, отвратительно…
А он, не успокаивая ее, втягивая ноздрями воздух, хмуро смотрел в сторону.
– Кто-то едет, – сказал он. – Перестаньте лить слезы, вы сами этого хотели…
Со стороны лагеря подымался в горы всадник. Он нецепко сидел в седле, подгонял плетью оступавшуюся лошадь. Лида встала, опустив руки, не двигаясь с места, глядела на темнеющую фигуру человека на лошади.
– Сережа! – прошептала она. – Зачем?..
– Это он, – сказал Банников угрюмо.
Сергей остановил лошадь в пяти шагах от них, неловко, но быстро спрыгнул на землю и, пошатываясь, точно преодолевая порывы ветра, двинулся к ним, помахивая плетью.
– А меня послали за вами! – преувеличенно громко и весело сказал Сергей и, больше не говоря ни слова, приблизился, мельком глянул на заплаканное лицо Лиды, на брюки Банникова, потом решительно переложил плеть из правой руки в левую и этой свободной рукой ударил Банникова в подбородок. Этот короткий и сильный удар оглушил того, сбил с ног в траву. В ту же минуту Банников вскочил и, потирая подбородок, выговорил отрывисто:
– За что? За что? А?
Но Сергей, не обращая на него внимания, стоял возле Лиды и говорил возбуждено, хрипло:
– Давно бы мне сказали, я бы ему раньше морду набил! Давно бы сказали!..
А Лида, будто захлебнувшись, в бессилии опустилась на землю, закрыла лицо, повторяя со слезами шепотом:
– И меня! И меня!
– Уйди, Сержик, уйди, – неуверенно сказал Банников. – Слышишь, уйди сейчас.
Сергей, как слепой, пошел к лошади, но тотчас остановился и, усмехаясь скованными губами, добавил ожесточенно:
– А ты, сволочь, на глаза не попадайся!..
В середине ночи Сергей, пробродив несколько часов вокруг лагеря, озябший весь, вошел в палатку; не раздеваясь, сел на свой топчан, долго смотрел на огонь «летучей мыши» – ночные мотыльки, треща крыльями по проволочной сетке, вились вокруг фонаря, падали на стол, сквозь тугие удары ветра было слышно, как одиноко тыркал сверчок в полутьме палатки. В колыхающееся слюдяное окошко просачивался каленый лунный свет, лежал полоской на земле, мешался с желтым дремотным огнем «летучей мыши».