Мицелий
Шрифт:
И вдруг Даше пришла в голову дурацкая, безумная, ни-в-какие-ворота-не-лезшая мысль: что если la kurtca Сергея Гавриилыча пахнет пельменями? Она обернулась: здесь никого, конечно, не было. Никто не увидит, никто не узнает, не услышит, не заберет и не выкинет ее тапки, не заберет, не сожжет ее халат, не сожжет ее в халате, никто-никто-никто…
Когда она сжала руками прохладную, гладко-чистую, огромных размеров куртку, она не почувствовала ничего, кроме древесных духов и сладкого аромата дрожжевого брожения.
Запаха пельменей, конечно, не было. Ни капли.
Щелкнул дверной замок.
И вдруг – ее сжало: каменно-твердые мышцы и спокойное, хищное дыхание заместили ее воздух, свет, весь мир. Дашину шею колола борода. А рука Сергея Гавриилыча подвинулась, расплющив под свитером ее грудь, пальцы легли на горло, но не сжали.
От них было тепло и приятно: его руки пахли хлебом, дрожжами. «Вот и все,» – подумала Даша.
– Что это мы тут делаем, стажер?
– Н-нюхаем к-кофту, Сергей Гавриилыч…
– Кофту?
Он говорил по-кошачьему ласково, лицо Сергея Гавриилыча озарилось улыбкой:
– Ах, кофту?
– Ку-уртку, конечно же! – радостно ответила Даша.
– И чем же она пахнет?
– Не пельменями, – разочарованно сказала она.
– Что ж.
Сергей Гавриилыч нервно и даже смущенно хмыкнул, отдернул руки от Даши, опустил голову и вышел, не закрыв за собой дверь: только надулись и опали полы его белого халата.
«Из лабы? Не сняв халата? Как же так,» – растерянно подумала Даша. И, спохватившись, с сожалением все-таки выпустила из рук куртку.
Пожалуй, Пельменный Человек пугал меньше, хотя и не так, оказывается, чудесно пах.
Сердце в Дашиной груди билось часто-часто. Вероятно, от испуга. Или?..
Глава 4
Она пихала ёршик глубже и глубже в горло пробирки, возила его по стенкам с подавляемой агрессией, но пластиковая щетина почти не гнулась, застревала, и коагулят из белков и жира никак не отходил. Иногда Даше казалось, что некоторые пробирки проще переплавить, чем отмыть, но и сегодня она не поддалась наваждению: вытащила ёршик и взялась за стеклянную палочку. Лучше уж так. Тише едешь, дальше…
– Ты сегодня какая-то странная. Что, магнитные бури? – сказал Паша.
Он тоже стажировался здесь, хотя учился на курс старше.
На курс старше, но рядом с ней. Было в этом что-то странное, было в этом что-то почти милое. Даша повернула к нему голову, улыбнулась до щербинки между зубов. Паша тоже улыбнулся: собрал в кучу пятна веснушек. Рыжий, с глазами навыкате. Как та страшненькая королева Англии, кажется, Елизабетзфзтф. Значит, по-королевски рыжий, по-королевски навыкате…
– Между прочим, вчера было северное сияние. Так что факт магнитных бурь я отрицать не могу, – серьезно ответила
– Ну и как это связано?
– Я не распознаю шутки, которые говорят серьезным голосом. Оказал бы милость перед пропастью моего сомнения…
– Не, реально, как связано-то?
– Ну, как, – Даша открыла кран, набрала в пробирку воды. Выплеснула. Почти чистая: вопрос полуминуты. – Солнечный ветер огибает магнитное поле Земли… или оно отклоняет его. Все вместе. А когда не отклоняет – рассеивание в верхних слоях атмосферы, цветные полосы… Что-то такое.
– Сама нифига не знаешь, выходит.
Даша не стала спорить. К горлу подкатила злоба и стыд, и Даша стала медленно и с наслаждением представлять, как Пашу затягивают в высокий, противоблошиный воротник, как его ведет к гильотине, зажав рыжую башку под мышкой, сам Сергей Гавриилыч. Лица его, конечно, не видно, но все-то знают, что это он. Огромный, со спокойно-львиной грацией в широких ногах, руках, груди… Идет и скучает.
Даша рассматривала его в подробностях: его бороду, его зло-усталые глаза. Понимала, что помнит его не очень-то хорошо – не разглядывала его, как-то. И тогда – попыталась восстановить в памяти тяжесть, запах сегодняшнего утра…
Не смогла. Наверное, ничего не было – конечно, не могло быть – ей привиделось. Как привиделся вчера и…
– Да черт! – и Даша взяла еще одну пробирку. Она отмывалась значительно легче. Потом – еще пара колб и….
– Что «черт», Даш?
– Да ничего, – соврала она.
Конечно, Паше лучше не рассказывать о Пельменном Человеке. И все-таки хотелось – до хулиганского зуда в груди, до иного – между бедер.
Она сжала ноги и сказала:
– Паш, а что тебе сегодня снилось?
– А, это… Да ничего не снилось.
Врет. Точно врет.А на вранье – вранье:
– Понима-аю… И мне.
Конечно, палач Сергей Гавриилыч не стал бы лишать Пашу его рыжей головы: избыточна кровь. Избыточно гниение, избыточна смерть. Избыточны в и без того избыточном мире две единицы заместо одной: голова и тело, голова отдельно от тела…
Хотя, конечно, его мышцы и жир могли бы пойти на удобрение грибниц, но зачем? Куда лучше и приятнее сменить казнь на рабство.
Рабство.
Рим.
Тоги и гладиаторы…
Гладиаторы – рабы.
В Древнем Риме патриций не мог быть палачом: лишь рабом.
И Сега, конечно, не был патрицием – рожденный в рабстве, он бы ходил в грубом холсте, рвал пасти львам и насиловал жен своего хозяина… или дочерей. И ее: как жену, или наложницу, или дочь. Или в Риме не было многоженства?..
– Фу, блин…
– Что такое? – Паша почти испуганно посмотрел на нее, в его руках замер ёршик.
– Да ничего.
– А если честно?