Microsoft Word - VK Chapter 4.docx
Шрифт:
пригоршнях свои стручки, зябко жмутся, дожидаясь, пока не откроется дверь
– а потом бледной гусеницей ползут через санитарный блок.
По трое мы проходим через душевую арку и, мокрые, голые, мнущиеся,
выстраиваемся в зале. Здесь наша щербатая сотня, и еще одна, и еще – две
старших группы.
Вдоль нашей тройной шеренги тяжело шагает главный вожатый. Его
глаза так глубоко утоплены в пробоинах
их там нет вовсе, что маска надета на пустоту. Он невысок, но голова у него
такая толстая, огромная, что даже Зевс налезает на него с трудом.
– Дрянь! – надрывается он. – Вы жалкая дрянь! Чертово семя! Ваше
счастье, что мы живем в самом гуманном из государств, иначе вас давно
передавили бы всех по очереди! С такими преступниками, как вы, в
каком--нибудь Индокитае не церемонятся! И только здесь вас терпят!
Жерлами своих отсутствующих глаз он присасывается к нашим
мечущимся зрачкам, и горе тому, чей взгляд он перехватит.
– Каждый европеец имеет право на бессмертие! – ревет он. – Только
поэтому вы еще живы, ублюдки! Но мы для вас припасли кое--что
пострашнее смерти! Вы будете вечно торчать тут, всю свою ублюдочью
бесконечную жизнь будете тут торчать! Вам, выродкам, своей вины не
искупить! Потому что за каждый день, который вы здесь проводите, вы
успеваете наделать столько, чтобы еще два тут сидеть!
Глаза--присоски переползают с одного воспитанника на другого. За
старшим следуют еще двое вожатых, неотличимые от него.
– Шесть--Девять--Один, – произносит главный, останавливаясь вдруг
шагах в десяти от меня. – На воспитательные процедуры.
– Слушаюсь, – сникает Шестьсот Девяносто Первый.
Своей покорностью он может заслужить чуточку снисхождения в
комнатах для собеседований – или нет. Это лотерея, как лотерея и то, что
сейчас для воспитательных процедур отобрали именно Шестьсот Девяносто
Первого.
Старшему докладывают обо всех грехах и грешках, которые каждый из
нас натворил за последние сутки, и услышав раз, он не забудет ни единого из
них – никогда. Шестьсот Девяносто Первого он может карать сейчас за
проступок, совершенный сегодняшней ночью, или за ошибку, которую тот
допустил год назад. Или за что--то, чего Шестьсот Девяносто Первый еще не
делал. Мы все виновны изначально, вожатым не нужно выискивать повод,
чтобы нас наказать.
– Ступай в комнату А3, – говорит старший.
И Шестьсот Девяносто Первый послушно тащится в пыточную – сам,
без сопровождения.
Старший приближается ко мне; впереди себя он гонит такую волну
ужаса, что у моих соседей
трястись, взаправду. Знает ли он о том, что я говорил сегодня в палате?
Я и сам весь вибрирую. Чувствую, как волоски привстают у меня на шее.
Я хочу спрятаться от старшего, деть себя хоть куда--нибудь, но не могу.
Напротив нас стоит еще одна шеренга. В ней пятнадцатилетние –
прыщавые, угловатые, с раздувшимися мышцами и внезапно рванувшим
вверх позвоночными столбами, с тошнотным курчавым мхом между ног.
И ровно передо мной – он.
Пятьсот Третий.
Невысокий рядом со своими долговязыми однокашниками, но весь
сплетенный из перекрученных напряженных мускулов и жил, он стоит чуть
особняком: его ближайшие соседи прижимаются к другим, лишь бы
держаться от него подальше. Как будто вокруг Пятьсот Третьего – силовое
поле, отталкивающее других людей.
Большие зеленые глаза, чуть приплюснутый нос, широкий рот и
жесткие черные волосы – в его внешности нет ничего отвратительного; его
сторонятся не из--за уродства. Надо вглядеться в него, чтобы понять причину.
Глаза полуприкрыты, но видно, что в них тлеет бешенство. Нос сломан в
драках – и Пятьсот Третий не хочет его исправлять. Губы полные,
плотоядные, искусанные. Волосы острижены коротко, чтобы за них нельзя
было схватиться. Плечи покатые – и он держит их низко в какой--то своей
звериной стойке. Он переминается с ноги на ногу, постоянно на взводе,
словно нервный жгут, в который свернуто его тело, все время хочет
развязаться, раскрутиться, хлестнуть.
– Что пялишься, малыш? – подмигивает он мне. – Передумал?
Я не слышу его голоса, но знаю, что он говорит. Озноб сменяется жаром.
В уши начинает колотиться кровь. Я гляжу в сторону – и утыкаюсь в старшего
вожатого.
– Преступники! – орет старший, подбираясь ко мне. – Сдохнуть, вот чего
вы все заслуживаете!
Пятьсот Третий до меня рано или поздно доберется. А тогда уж лучше и
вправду сдохнуть.
– Тебе понравится! – шепчет Пятьсот Третий из--за спины старшего
вожатого.
– Но вместо того, чтобы перебить вас, мы тратим на вас еду, воду, воздух!
Мы даем вам образование! Учим вас выживать! Драться! Терпеть боль!
Набиваем в ваши тупые головы знания! Зачем?!
Он останавливается прямо надо мной. Черные отверстия наводятся на
меня – не того меня, который стоит в зале, дрожа, прикрываясь ладонями,
глядя старшему куда--то в солнечное сплетение, а того меня, который сидит,