Мидии. Чайный дом
Шрифт:
Прежде чем перейти в статус бродяги, мне пришлось разбросать свою библиотеку по знакомым, распределяя схоластику и патристику между художниками и гризетками, так как я не доверял белорусским труженикам, которые предложили мне сдать все книги в букинистическую лавку, а на вырученные деньги ещё какое-то время пожить в комнате вместе с ними. Мой сосед Иоанн, православный инженер и выдумщик, в шутку посоветовал мне переоборудовать в научный кабинет кладовку – так я и сделал, расположив на полке между коробкой с конфетти и литровыми банками несколько томов Аристотеля и латинский словарь. Наконец-то мне пригодилась йога: теперь я мог безболезненно сидеть на полу в одной из сакральных поз, спокойно предаваясь научным штудиям. Со дня на день я должен был послать в Организацию анкету новобранца, чтобы вступить в ряды оглашенных. К анкете я решил присовокупить пару статей по сакральной орнаментике. Дабы исполнить этот долг, я два дня прожил в пыльной кладовой, прислушиваясь к нарочито громким хохоткам и улюлюканьям отребья: соседи быстро распознали место моей дислокации. Чтобы выдержать оборону, я взял швабру и сделал из неё надежный засов, но мне выключили свет и пожелали спокойной ночи, так что пришлось зажечь пять церковных свечей, завалявшихся в моём
Недолго мне предстояло быть резидентом кладовки: однажды утром жильцы собрались, чтобы решить мою судьбу. Судебный процесс шёл на кухне, где слово «приговор» означалось огромной деревянной буквой «П». – Конструкция подпирала гнилой потолок: четырёхметровая деревяшка, упёртая в потолочную прель, в чёрную мякоть домовой плоти, словно протез, воткнутый в гниющее мясо дома. На повестке дня стоял нелегальный захват кладового помещения, предназначенного для порченых салазок и коллекционных вёдер; я слышал возгласы жильцов и время от времени слово «полиция». Надо было улепётывать. Чтобы попасть на чёрную лестницу, пришлось идти мимо коммунальщиков. Я поднял шляпу в беспардонном приветствии, а жильцы настороженно примолкли. Мой путь лежал на башню.
Во времена Холодной войны к Трактиру пристроили небольшую круглую башню, чтобы отслеживать воздушные налёты; с неё открывается вид на Дворцовую площадь и Зимний дворец, на купол Исаакия, на окрестную ржавчину крыш. В других местах города воздвигли ещё одиннадцать таких башен – всего двенадцать башен дьявола. Раньше на каждой из них стоял снайпер, постепенно превращаясь в скелет. Скелет с хорошо смазанной винтовкой, хорошо темперированный ад.
Я поднялся на шестой этаж и долго стучал в дверь ключницы, а потом вспомнил, что нужен пароль: три сильных, два слабых удара. Ключница башни держала оборону, не соглашаясь продавать своё жильё. Азиатские рабочие уже глодали ветхий остов квартиры, где ключнице принадлежала комната; всюду грязь и штукатурка, мутные окна, затянутые плёнкой. Ключнице подрубили стены, они упали друг на друга и встали карточным домиком над рухлядью, служившей неказистой опорой. В этом бунгало кое-как обреталась ключница, не принимая взяток и не страшась угроз. Православный инженер Иоанн поднял на её защиту молодёжь нашей коммуналки, восстановил ей стены и устроил жильё в стиле военного коммунизма. Иногда входную дверь спиливали болгаркой, и это был час истины: трое рабочих с пилой и наши ребята, вооружённые палками… так старуха-Троя держала оборону. Боги против титанов, аура впадин против гладких поверхностей, лепнина против прямого угла, орнамент против мёртвой линии. Ключница кормила борщом. Как только ей подрубали стены, Иоанн воздвигал их снова. Вскоре он сменил белорусских рабочих и переехал ко мне, а третьим жильцом стал карлик-кришнаит, парень лет девятнадцати, который однажды отказался расти наотрез. Этот малорослый очкарик постоянно бил в барабан и читал кришнаитские мантры, так что нам приходилось усмирять коммунальный алкоавангард, желавший вынести карлика с мусором.
Стало быть, я ждал ключницу, чтобы попасть в башню – моё второе, после кладовой, прибежище. Ключница неохотно пускала меня в башню, ведь я частенько водил туда Хилпу, где снимал с неё трусики. Но прежде чем попасть на место, надо было ещё вскарабкаться по узкому лазу, опираясь на шаткую лестницу, и Хилпины каблучки иногда подводили нас. Зато наверху в круглой башне нас поджидали херес и кусок пармезана. Перед тем как привести сюда девушку, мне пришлось убрать шприцы и пивные банки, вымести нищету и крысиные хвостики, завалить дыры сухоцветом и спрыснуть Gucci кирпичи.
Хилпа променяла курда-миллионера, осевшего в Финляндии, на бездомного теолога. Серхад уже предлагал ей руку и сердце, но вдруг появился я и атаковал Гельсингфорс со своей цитадели. Курд ещё несколько раз присылал Хилпе доллары, но мы, запуская воздушные шарики в окно, совместно их пропивали. Я талантливо завладел финкой – увёл её с лекции по схоластике: когда профессор Шконин рассказал анекдот про Абеляра, мы с Хилпой одновременно засмеялись и взглянули друг на друга. А потом я вышел вслед за ней из лекторской, подстерёг возле уборной и повёл прочь.
Посмотрев на Хилпу, мой приятель фрейдомарксист сказал, что девочка готовила своё тело на продажу, но случился сбой на производстве. Товарищ, помня заветы своих кумиров, всё поверял сексом и деньгами. Начитавшись всякой мути, он декламировал дешёвым проституткам Бодлера и сравнивал себя с Жаном Жене. Бегая с бутылкой вермута по Невскому проспекту в поисках неприятностей, товарищ фрейдомарксист неуёмно приставал к блядям и вообще вёл себя не очень куртуазно. В случае Хилпы он дал промах, его схема не выдерживала критики. Во-первых, она предпочла меня курдскому кошельку; во-вторых, её анорексия была связана с духовными, а не телесными притязаниями. Болезнь началась у неё в пятнадцать лет, когда Хилпа решила стать бесплотным духом. За два года она чуть было не свела себя в могилу, но родители отдали её в руки духовенства. Будучи подростком, она соблазняла иереев, как только попадала в очередной монастырь, поэтому воцерковление закончилось бегством. Хилпа была полиглотом: дни напролёт она сидела в Демутовой башне и там переводила Корбена, Стриндберга, Ролана Топора, неоплатоников, брошюры по хиромантии, а во время сессии – мои латинские задания.
Завладев ключом, я поднялся на башню, где обнаружил следы нашей с Хилпой любви и некоторые объедки: косточки от авокадо, недоеденный ананас и пачку благоуханных кондомов. Я не смог выдержать этой прелести слишком долго и отправился спать в публичную библиотеку, где забаррикадировался огромным томом «Kantos» Эзры Паунда. Так или не так, но я захотел чистой койки и свежего белья. Тогда я нашёл предместье, где жила Хилпа, и позвонил в квартиру, до визга перепугав её благочестивую сестрёнку. Я, похотливый еретик, не внял предостережениям подружки о лунных днях её моллюска и воспользовался чёрным ходом: «Дорогой, ты ничего не перепутал?» – её вопрос выявил чистоту и наивность курдских захватчиков. Затем мы носились впотьмах вокруг её дома с неимоверными воплями: я обучал финку горловому пению. Мы развели костёр в хвойном лесу, где я сушил и сжёг свои ботинки, а потому шёл обратно, дымясь плавленой обувью, то и дело подбрасывая горячий башмак вверх и ловя его руками; нас выгнали из ночной забегаловки, сославшись на то, что я не соответствую нормам пожарной безопасности.
***
Иоанн,
Как ни странно, эта история связана с Зимним дворцом.
Поэтесса Евгения Циркуль служила во дворце экскурсоводом и знала не только биографии мумий. Это был синий чулок с признаками туберкулёза. Она водила меня по лабиринтам дворца и пускала в отсеки, куда мог попасть не каждый смертный, например, в столовую Эрмитажа, где кормили за гроши. В тот день мы слушали Брамса в концертном зале Зимнего дворца, и вдруг Циркуль стала демонстрировать эротическую симпатию, хотя наш роман давно уже захлебнулся интеллигентской рефлексией, не успев начаться. Мы решили покинуть Эрмитаж и отправиться в мой недостроенный саркофаг, в Трактир, а до него было рукой подать. В комнате Евгения принялась было заламывать руки, читать стихи Элиота, но я успел предотвратить кромешный декаданс и повалил её на матрас, который остался от кровати (каркас по моей просьбе Иоанн переделал в книжные полки). И в ту минуту, когда я весьма основательно взялся за её небритые ножки, в комнату вошел карлик-кришнаит, уже обращённый в религию Пророка. Он тотчас объявил нам, не вполне одетым, джихад и отчалил в Новосибирск, на прощание ударяя в барабан.
Надо было подыскивать нового жильца, чтобы не платить лишних денег, а тут ещё Иоанн собрался провести пару месяцев на Соловках. Что делать? Пришлось вызывать из Тулы Сапожника. «Какой же ты гад, Заньковский!» – сказал мне Сапожник по телефону, поняв, что я снова приглашаю его из-за денег. Он приехал через пару дней, а я отправился в Москву, получив от Организации долгожданное пригласительное письмо.
Организация
Наконец-то меня пригласили в штаб-квартиру Организации, замаскированную под офисный центр. Внутри ничто не выдавало нас: простое помещение из нескольких комнат с видом на московскую чепуху, разве что огромная библиотека, древние географические карты и шарж магистра Инститориса на стене могли вызывать некоторые подозрения. Один из братьев сразу же взялся за меня и начал проверку, заявив, что Организация не сможет выделять материальные средства в пользу Санкт-Петербургского филиала, – и стал смотреть выжидающе. «Так что рассчитывай на свои силы», – добавил брат, и меня прошиб холодный пот. Сомнений не было, это фамильярное «ты» от ученика Инститориса могло означать лишь одно: меня сканируют, руководствуясь особыми указаниями самого мастера. Если бы в моём взгляде мелькнуло осуждение, то всё было бы кончено; если бы в моё сознание закралась мысль о том, что в организации идёт борьба за распределение финансов, то я не выдержал бы проверки. Конечно, брат к тому времени рассмотрел мою материальную незаинтересованность, но вот что касается гордыни, духовной «прелести», то эти пороки и вправду свойственны многим неофитам. Брат нарочно надел мешковатый костюм и частенько зевал, не прикрывая рта и демонстрируя кариесные зубы с жёлтым налётом на клыках, – наверняка всё было продумано заранее, вплоть до запрета на чистку зубов. Для убедительности он выругался себе под нос и недовольно отвернулся, когда я сказал, что деньги меня не волнуют вообще, что для меня большая честь просто быть причастным к делу и всячески содействовать его успеху. Я подумал: неужели брат ревнует меня к магистру, видит во мне соперника? Но я взял себя в руки, осознав близость своего падения: просто брат снова проверял меня, для пущей правдивости сморкаясь в кулак. Впоследствии я узнал, что он испытывал на мне так называемый метод Хрущёва. Позднее, когда я достиг высших градусов посвящения, то и сам проделывал подобные фокусы. Например, мне было велено разнести слух, будто бы Инститорис лишь терпит возле себя всякое отребье, потому что некому больше исполнять административную работу. Таким образом надо было выявить людей, способных поверить в подобную дичь. Под видом сугубо интеллектуального и творческого проекта была создана целая театральная лаборатория, и в ней участвовали все братья и сестры, хотя многие об этом не подозревали. Пьеса разыгрывалась в жизни: кто-то играл роль обманутой жены, кто-то коварной любовницы, а кто-то изображал пронырливого подстрекателя, но всё это было взаимной проверкой на преданность. «Внешние» братья низших градусов не догадывались, что попали в театральную лабораторию, и мы беззлобно смеялись над их наивностью, когда поползли слухи о семейных интригах магистра Инститориса. «Внешние» не знали, что все фракции, левое и правое крыло были созданы нарочно, чтобы враги не могли распознать наше высшее единство. Мы строили из себя предельно разобщённых, гротескных радикалов, но если кто-то случайно догадывался, что это фарс, то человека приходилось включать в ряды посвящённых или физически устранять. Иногда мы сотрудничали с государством. Например, при поддержке шейха Али ибн Рушди, разыграли погром торговых рядов; для этого ложа братьев мусульман «Вахъ-Ба-бах!» и ложа «Девкалион» встретились в загородном лагере под Москвой, где обсудили нюансы запланированной акции. Органы внутренней безопасности снабдили нас бутафорскими дубинами, балаклавами, пакетиками с искусственной кровью. Часть батальных сцен отсняли на студии «Мосфильм». Уже на другой день телеканал BBC вопил об исламских погромах и русских националистах. По случаю успеха магистр наградил всех участников операции орденом Белого полумесяца и собственноручно откупорил бутылочку блан де блан.