Миг бытия так краток
Шрифт:
— Наверное, его ранили, и он бродил в том краю много лет. Но в тот раз он снова стал самим собой и пошел по твоему следу. Увидев, что ты исчез, он завыл и снова отправился в путь — искать тебя. С тех пор больше мы ни разу его не видели. Хотя иногда, поздно ночью, я слышу в горах его охотничий вой…
— Этот глупый щенок должен бы знать, что не стоит так волноваться из-за чего бы то ни было.
— Собаки были странными созданиями.
— Да, странными.
А затем ночной ветер, несущий прохладу сквозь многовековые арки, явился утешить меня. Он коснулся моих глаз, и те устало закрылись.
Греция
Мы могли бы спокойно проплыть вдоль побережья до Волоса. Могли бы и спокойно долететь до Волоса — или почти до куда угодно, если уж на то пошло. Однако Миштиго хотел идти до Ламии пешком, идти и наслаждаться бодрящим изобилием легенд и диковинных пейзажей. Вот потому-то мы и оставили скиммеры в Ламии. Вот потому-то мы и отправились до Волоса, как в турпоход.
Вот потому-то мы и столкнулись с легендой.
Я распрощался с Ясоном в Афинах. Он поплыл вдоль побережья. Мудро.
Фил настоял на нелегком для него участии в походе, предпочитая скорей вынести его, чем лететь вперед и встретить нас где-то на другом участке маршрута. Может, оно и к лучшему. К тому же, в некотором роде, в каком-то смысле…
Дорога в Волос проходит через море растительности — и густой, и скудной. Она петляет среди огромных валунов, изредка попадающихся скоплений лачуг, маковых полей; пересекает небольшие речушки, теряется среди холмов, иногда переваливая их, расширяясь и сужаясь без всякой видимой причины.
Стояло еще раннее утро. Небо чем-то походило на голубое зеркало, потому что солнечный свет, казалось, исходил отовсюду. В тенистых местах последние капли росы все еще цеплялись за траву и нижние листья деревьев.
Вот на одной такой живописной поляне по дороге в Волос я и встретил полутезку.
В этом местечке некогда стояло какое-то святилище, давно еще, в Настоящие Старые Времена. В юности я навещал его довольно часто, потому что мне нравилось присущее ему очарование — полагаю, вы бы назвали это «покоем». Иногда я встречал там полулюдей или нелюдей, или видел хорошие сны, или находил древнюю керамику, или головы статуй, или другие подобные вещи, которые можно было продать в Ламии или Афинах.
Никакой тропы к нему не вело. Требовалось просто знать, где оно находится. Я бы, конечно, не повел их туда, если бы Фил не шел с нами, а я знал, что ему нравится все, отдающее святостью, уединенной значительностью, намеками на минувшие
Примерно в полумиле от дороги, если пройти через небольшой лесок, не ставший менее уютным из-за хаотичного нагромождения зелени и теней и разбросанных где попало куч живописных камней, вы внезапно оказываетесь на склоне и, спустившись, обнаруживаете, что путь вам преграждают густые заросли; прорываетесь сквозь них, а затем натыкаетесь на глухую скальную стену. Если пригнуться, держаться поближе к ней и двигаться направо, то можно выйти на прогалину, где неплохо сделать остановку, прежде чем следовать дальше.
На этой прогалине есть невысокий, но крутой обрывчик, а под ним — яйцеобразная поляна — метров пятидесяти в длину и двадцати в поперечнике, и острый конец этого яйца упирается в выбоину в скале, которая ведет в неглубокую пещеру, обычно пустующую. По всей поляне в кажущемся беспорядке разбросаны несколько наполовину ушедших в землю, почти квадратных камней. По краям поляна заросла диким виноградом, а в центре ее стоит огромное и древнее дерево, ветви которого, словно огромный зонтик, скрывают почти весь этот уголок леса, поддерживая на нем в течение всего дня приятный полумрак. Крона этого дерева может скрыть все что угодно, особенно если смотреть с обрыва.
И мы-таки углядели посреди поляны принюхивающегося к чему-то сатира. Я увидел, как рука Джорджа опустилась на рукоять висевшего у него на поясе пистолета с усыпляющими зарядами. Схватив его за плечо, я перехватил его взгляд и покачал головой. Он пожал плечами, кивнул и убрал руку с пистолета.
Вытащив из-за пояса выпрошенную мной у Ясона пастушью свирель и сделав остальным знак пригнуться и оставаться на месте, я проделал еще несколько шагов вперед и поднес сирингу к губам.
Первые звуки были, скорее, для пробы. Я уже забыл, когда в последний раз брал свирель в руки.
Сатир навострил уши и огляделся по сторонам. Он сделал несколько быстрых движений в трех разных направлениях, словно застигнутая врасплох белка, не знающая, на какое дерево удирать.
А затем он замер, дрожа, когда я поймал старую мелодию и начал сплетать из нее узоры в воздухе. Я продолжал играть, вспоминая и вспоминая свирели, мелодии — и горькие, и сладкие — и пьянящие мотивы, которые я на самом деле знал всегда. Все вернулось на круги своя, в один миг, когда я стоял там, играя для этого паренька в мохнатых легинах.
Перебирая пальцами лады и регулируя ток воздуха, я думал, что эти нежные рулады, эти тернии звуков могут по-настоящему передать только свирели. Я не могу играть в городах, но внезапно я вновь стал собой, и увидел новые лица среди листьев, и услышал цокот копыт.
Я не спеша двинулся вперед.
Словно во сне, я сознавал, что стою, прислонившись спиной к дереву, а они обступают меня со всех сторон. Они переминались с копыта на копыто, ни на миг не оставаясь недвижимыми, а я играл для них так, как столь часто наигрывал прежде, много лет тому назад, не зная, действительно ли они те же, кто слушал меня тогда, да по-настоящему и не интересуясь этим. Они скакали вокруг меня и радостно смеялись, обнажая белые-пребелые зубы, а глаза их так и сверкали, и они кружились, бодая рожками воздух, высоко вскидывая козлиные ноги, пригибаясь к самой земле, подпрыгивая ввысь и топая о землю.