Миграции
Шрифт:
— Хорошо, бабушка.
Когда она натягивает сапоги, я спрашиваю:
— А как он это сделал?
— Задушил его, — отвечает моя бабушка.
18
ИРЛАНДИЯ, ДУБЛИН. ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
На лицо тяжело шлепаются холодные дождевые капли. У меня ни плаща, ни зонта, придется смириться с тем, что промокну. Дублин — место унылое, когда небо серо от туч, и все же есть в нем нечто величественное, загадочное, нечто, в чем можно увязнуть и затеряться. Я иду в библиотеку —
Утром, как правило, он будит меня поцелуем, когда уходит на работу. Сегодня он ушел так рано, что лучи рассвета едва успели пробиться сквозь ставни, и губы его во тьме могли быть просто сновидением. Сегодня не моя смена, и я приняла решение сделать квартиру Найла хоть немного поуютнее, добавить цвета, растений, безделушек — чего угодно. Но когда я остаюсь одна в этих стенах, пятки начинают выбивать дробь, пальцы — трястись, а если не обращать на это внимания, вскоре сжимается горло.
Тогда я вспомнила, что давно уже хотела сходить в Дублинскую библиотеку, а потому прыгнула в поезд из Голуэя, и вот я на месте, бегу, опережая ливень, и дышу полной грудью. Я влетаю в огромное здание, шагаю по мозаичному полу под высоким потолком, вхожу в купольный читальный зал, — помню, как мне здесь нравилось, когда я только вернулась в Ирландию. Я плохо понимаю, что именно ищу, может какие-то книги по генеалогии, но в первый миг я просто стою и наслаждаюсь. А потом погружаюсь в чтение.
Через некоторое время чувствую в сумке вибрацию.
Звонок я пропускаю, а когда потом вижу экран телефона, сердце падает, меня захлестывает осознание того, что я поступила нехорошо, хотя понять, в чем именно, удается не сразу. Восемь пропущенных звонков от Найла. Три сообщения с вопросом, где я. Снаружи уже стемнело — в запойном чтении я провела целый день. Блин.
Я тут же ему перезваниваю.
Первые его слова:
— С тобой все в порядке?
Я стараюсь говорить как можно беспечнее:
— Все хорошо, прости, что звонки пропустила, я в Дублине.
Длинная пауза.
— Зачем?
— Захотела сходить в библиотеку.
— Так вот… без цели?
— Вроде того.
— И не сочла необходимым поставить меня в известность.
— Я…
Страшная правда состоит в том, что мне это совершенно не пришло в голову. Я так до сих пор не поступала, с самой нашей свадьбы, не позволяла ногам уводить меня прочь по их воле. Я не говорю ему, что это еще пустяки, я всего-то в паре часов езды, а могла забраться и гораздо дальше, и вольна уходить, куда мне вздумается: неведомое чутье подсказывает, что это будет жестоко.
— Я заходил домой повидаться в обед, а тебя нет, вот пришел, принес тебе ужин, а тебя по-прежнему нет. Я подумал, может, ты… в общем, не знал, где ты.
У меня вдруг опять перехватывает дыхание.
— Прости. Нужно было предупредить. Я не подумала.
Еще одна пауза. В ней — обида.
— Ты в ближайшее время собираешься домой?
— Ага. Я наперед пока не планировала, но, может, через ночь-другую.
— Ясно. Отлично. Ну, до встречи.
Он вешает трубку.
Я долго смотрю на телефон. А потом выхожу под дождь — теперь он припустил не на шутку, пешком
Жизнь на факультете биологии бьет ключом — странное дело для вечера вторника. Да и для любого вечера. Всюду горит свет, на факультетскую кухню набилось человек тридцать. Я втискиваюсь внутрь, стараясь держаться у стеночки, выискивая глазами Найла. Дома его не оказалось, а это значит, что он на работе; чего я не ждала — что попаду на факультетскую вечеринку. Я явилась прямо из-под дождя, в туфлях хлюпает, волосы мокрые.
Я обнаруживаю его в окружении смешанной женско-мужской компании, продвигаюсь поближе: хочется знать, что это он говорит, что они слушают с таким интересом. Над ним будто бы висит черная туча — это я вижу даже отсюда.
— Человечество — гребаная чума этого мира, — произносит Найл.
А потом поднимает глаза и видит меня. Взгляды наши встречаются в пространстве. Я чувствую его облегчение, оно захлестывает и меня, а потом все делается еще лучше.
Он подходит, целует меня в щеку:
— Ты пришла.
Я киваю: все слова, отрепетированные в поезде, куда-то испарились.
— У нас тут шум и гам, потому что какие-то гады-браконьеры прорвались в заповедник и отрезали бивни последним слонам, — тяжко произносит он.
Сердце сжимается. Я не в силах такое слышать. Потому что такое мы слышим регулярно. И ничего не меняется. Я сейчас разрыдаюсь, Найл же переносит боль куда хладнокровнее. Мне кажется, он действительно начал терять надежду.
Я не успеваю ничего ответить, он качает головой. Долгий, медленный выдох, потом он наливает мне вина в кружку с соседнего стола.
— Идем, — говорит он тихо и подводит меня к коллегам. — Друзья, познакомьтесь с моей женой Фрэнни.
Тут два профессора — их имена я забываю моментально, лаборантка по имени Ханна и светловолосая лекторша, которая всунула мне тогда грязную тарелку: профессор Шэннон Бирн. Я ловлю на себе ее ошарашенный взгляд: ей кажется, что она ослышалась.
— Жена?
— Жена, — подтверждает Найл.
— Рада знакомству, — говорю я.
— Прелестно, — выдавливает Шэннон, отрывисто пожимая мне руку. — И давно это случилось, Найл?
— Полтора месяца назад.
— Шутишь? А почему нас не пригласили?
— Мы никого не пригласили.
— Да уж, хорошо ты законспирировался. А вы давно вместе? — не отстает она.
Найл улыбается — улыбка острая как нож.
— Полтора месяца.
Повисает неловкое молчание.
— Безумие, — произношу я. Напряжение рассеивается, все выражают радость и понимание.
— Любая любовь — безумие, — изрекает кто-то из мужчин.
— Моя жена называет ее горячечным сном, — добавляет другой.
Я решаю, что они мне оба нравятся. Смотрю на Найла и киваю:
— Вроде того. — Я понимаю, что с трудом узнаю человека, за которого вышла замуж.
— Вот уж не думала, что Найла интересует хоть что-то, кроме работы, — произносит Шэннон.
— И я не думал, — говорит Найл.
— Бесстрашный поступок, да? — замечает Ханна и густо краснеет.
Я благодарно перехватываю ее застенчивый взгляд: