Миграции
Шрифт:
— Я не по работе плачу. А по тому, сколько вреда мы причинили миру.
Я прохожу мимо пары катеров, которые могут зафрахтовать туристы, и гадаю, найду ли когда достаточно денег, чтобы частное зафрахтованное судно доставило меня к моей цели. Вряд ли. Как, черт возьми, можно разжиться огромной суммой наличными, если только не пойти на кражу?
На углу стоит паб — я его заметила, еще когда мы входили в порт; я отправляюсь туда, заказываю «Гиннесс» и виски. В камине бушует пламя, я сажусь перед ним, рядом с молодым человеком, хозяином бигля по имени Дейзи. Дейзи
Лея садится, подает мне еще кружку «Гиннесса».
— Я и без няньки обойдусь, — говорю я.
— Не похоже. Без няньки ты пешком уходишь в океан.
Я допиваю виски и принимаюсь за пиво. Уши у Дейзи мягкие, шелковистые на ощупь. Бездонные шоколадные глаза смотрят на меня с любовью и медленно закрываются, когда я начинаю поглаживать ее по ушам.
— Ты как думаешь, мы можем вывести «Сагани» из коммерческого реестра?
— Как именно?
— Без понятия. Снять силовую установку? Сети, рефрижератор… все рыболовное оборудование.
Она смотрит на меня с жалостью, которая меня злит.
— Ты прямо вот на все готова, да? Почему?
— Мне нужна работа.
— Что такого, если эти птицы погибнут? Они же все равно так или иначе умрут, верно? А если даже и умрут — какая разница? Нам от этого ни жарко ни холодно.
От ее вопроса у меня перехватывает дыхание. Мне нечего ответить на это — на ее безразличие.
Тут я вдруг замечаю, что Лея на взводе: я почти вижу, как она скрипит зубами, не раскрывая рта. У нее тоже какая-то внутренняя беда.
— Для тебя найдутся суда, где работать, — говорю я ей тихо. — Все будет хорошо.
— Ты зачем трахаешься с Бэзилом? — отрывисто произносит Лея. — Он козел полный.
Я таращусь на нее:
— Я не трахаюсь с Бэзилом.
— Он сам сказал.
Рот у меня открывается сам собой. С другой стороны, чему тут удивляться?
— За что ты себя наказываешь? — не отстает Лея.
— Какое это имеет значение?
— Для меня имеет. И я бы сказала, что и для твоего мужа имеет тоже.
— Муж от меня ушел.
Ее черед на миг лишиться дара речи.
— А. Прости. А почему?
Я медленно качаю головой:
— Я ему плохая жена.
— Ты завязла, — произносит она отрывисто. — Это я понимаю. Бывало со мной такое. Главное — не распускать сопли. Море — место опасное, а следить за тобой постоянно мне некогда.
— Мне этого и не нужно. И не забывай: мы больше не пойдем в море.
По крайней мере, вместе.
Она опускает глаза.
Когда я встаю, она делает то же самое, приходится сказать:
— Мне нужно минутку побыть одной, ясно? Ты уж прости. Погуляю — и очухаюсь. Увидимся в гостинице.
На выходе из паба несколько игровых автоматов: за одним из них сидит Эннис. Поколебавшись, я подхожу к нему.
— Привет.
Он раз за разом нажимает на кнопку, будто и сам стал автоматом.
Малахай как-то упомянул,
— Подышать хочешь? — спрашиваю я.
Он что-то хмыкает в отрицательном смысле и одним глотком допивает ром с кока-колой.
— Ты тут давно сидишь, Эннис?
— Надо бы подольше. — Судя по голосу, он совсем пьян.
— И как… выиграл что?
Без ответа.
— Пошли-ка лучше со мной назад в гостиницу…
— Вали на хрен, Фрэнни, — произносит он без всякого выражения. — Вали на хрен из моей жизни.
Я подчиняюсь.
Снаружи похолодало. Я иду к морю, но через полквартала меня что-то дергает, я останавливаюсь. Непонятно, что изменилось за последние две секунды, но я вдруг ощущаю: что-то не так, нужно возвращаться в гостиницу, причем как можно скорее. Огни гостиницы видны вдалеке, я ускоряю шаг.
Чутье не подвело. Тело — оно умное.
Дорогу мне перегораживает мужчина.
— Райли Лоух?
Я его узнаю. Протестующий в полосатой шапочке, который заглянул мне в душу. Я молчу, а сердце так и бухает, потому как откуда он узнал это имя?
— Из экипажа «Сагани»?
— Нет.
— Пошла на хрен.
— Хорошо. — Я пытаюсь пройти мимо, однако ладонь его опускается мне на предплечье. Я вся ощетиниваюсь.
— Ты хоть знаешь, что ты со своими подельниками творишь с миром?
— Я с тобой совершенно согласна, — произношу я поспешно. — Нельзя такого делать. Но после санкций с этим покончено.
— И ты думаешь, этого достаточно? И вам, паршивцам, все сойдет с рук? Ни хрена!
Зол он страшно. Я не знаю, как поступить, как его утихомирить.
— Слушай, я вообще не из них. Я пытаюсь…
— Видел я тебя, сука. Давай, говори, где ваш капитан. Я этого так не оставлю.
Во мне пробуждается зверь.
— А я, блин, знаю?
Он — мужчина крупный, как минимум в два раза тяжелее меня, и когда он толкает меня к стене, я ощущаю его силу. Ощущаю его тем древним чутьем, которое передалось мне через поколения женщин; наследственный адреналин вбрасывается в кровь, я чувствую его в бей-лягай-таскай-трахай-убивай-отклике моего тела, хочется врезать ему прямо сейчас, очень хочется, но вместо этого я замираю, оценивая все в совокупности, понимая, что я на волоске от страшной боли или чего похуже — от нарушения границ моего тела или даже от смерти, — и тогда без предупреждения лязгаю зубами, ярость во мне бушует такая, что можно спалить весь мир.
Он отшатывается, пораженный моей неадекватностью. А потом разражается смехом и за горло прижимает меня к стене, перекрывая доступ воздуха, круша мне череп. По позвоночнику прокатывается боль.
— Давай, говори, где они.
Я ничего не говорю, тогда он тащит меня — это больно — за угол, на улицу потемнее, и все благородство его намерений теперь отравлено ненавистью; за секунду до того, как это произойдет, я вижу — вижу, каким образом он заставит меня расплатиться за его ненависть. Ладонью он шарит у меня между ног, тянется к пуговицам на джинсах, но к этому моменту я уже сыта по горло.