Миграции
Шрифт:
— Что-то вроде того.
— Шэннон — декан биологического факультета, — просвещает меня Найл. — Тебе нужно бы с ней поговорить. Шэннон, я тебя уверяю: Фрэнни одержима орнитологией и при этом очень умна.
Взгляд Шэннон переползает на мои перепачканные джинсы. На ней темно-синее шерстяное платье и туфли на каблуках. Светлые волосы элегантно взбиты. Я заплела свою черную гриву в потную неопрятную косу и выгляжу с ней лет на двенадцать. Плевать я на все это хотела, и все же бросаю взгляд на лицо Найла: заметил ли он наше несходство. Не
Он без всякого предупреждения объявляет:
— Когда она была маленькой, в нее влюбилась целая стая ворон.
Меня окатывает жаром.
— В каком смысле? — осведомляется Шэннон.
Когда становится понятно, что я отвечать не стану, Найл разъясняет:
— Она их кормила каждый день, они все время летали за ней, приносили ей подарки. Много лет подряд. Просто обожали ее.
— Ну не каждый день, — возражает Шэннон. — Не зимой.
Я поднимаю на нее глаза. Киваю.
— Вранье, — произносит она без обиняков. — Вороны перелетные.
— Птицы летят туда, где есть пища, — говорит Найл. — Птицы семейства corvidae способны распознавать человеческие лица. Фрэнни стала для них источником пищи, и необходимость улетать для них отпала.
Шэннон трясет головой, как будто сама эта мысль для нее оскорбительна.
«Не надо, — умоляю я его как можно более громким молчанием, — не порти этого волшебства».
Ощущение грязи, как будто испачкали нечто драгоценное, мне хочется свалить отсюда нафиг, выплеснуть вино из кружки ей в морду, а может, заодно и Найлу.
— Вот почему мне хотелось вас познакомить, — продолжает Найл.
— Вы бакалавриат окончили? — осведомляется у меня Шэннон.
— Нет.
— Вообще не учились? А сколько вам лет?
— Двадцать два.
Она поднимает брови:
— Какая там у вас разница — десять лет? Мы с Найлом переглядываемся. Киваем. Шэннон передергивает плечами:
— Ну, вы еще молоды, времени у вас много. Позвоните, посидим, поговорим, что вам понадобится для поступления.
Вместо того чтобы объяснить, что мне оно сто лет не нужно, я просто благодарю. Они с облегчением возвращаются к разговору о том, что им привычно: к статье о программах межвидового размножения, которую Шэннон собирается опубликовать, — и я, улучив момент, протискиваюсь за пределы круга, ставлю нетронутое вино обратно на стол и направляюсь к двери. Она захлопывается у меня за спиной, звуки за ней приглушаются почти до полной тишины. Я облегченно вздыхаю. Кнопка лифта загорается желтым на спуск.
Дверь сзади открывается, за ней вновь слышны голоса. Я не оборачиваюсь, но меня берут за руку и тянут в сторону, в другое помещение, темное, но похожее на кабинет.
— Слишком для тебя напыщенно? — спрашивает мой муж. Мне плохо видно его в темноте. Возможно, он немного нетрезв. — Ты что тут делаешь?
— Пришла за тобой.
Он раскидывает руки: вот он я.
— Ты со мной так сквитался? — спрашиваю я.
— В смысле?
— С помощью ворон. Выдав то, что мне очень
Он молчит, потом вздыхает:
— Если да, то неосознанно.
— Не умею я этого, — говорю я, и голос прерывается.
— И я не умею.
Я двигаюсь в темноте, стараясь оказаться от него подальше. Вдоль одной стены — высокие окна, я смотрю на то, что за ними. Парк в темноте выглядит призрачно, деревья отбрасывают странные подвижные тени. Медленно проезжает машина, фары светят мне прямо в лицо, потом исчезают. Миг этот населен чем-то чуждым, и оно выжидает. Я как бы выползаю из собственной кожи, потому что никогда еще не несла ответственности за другого человека, никогда никому не отчитывалась в своих поступках. А это — как путы.
— Я тебя предупреждала, — произношу я, и мне тут же становится стыдно.
— Предупреждала, — подтверждает он, подходя ближе. — Но все равно я этого… не ждал. Ты мне просто говори, и все. Говори, что куда-то уехала и собираешься вернуться.
Я оборачиваюсь:
— Ты же не подумал, что я уехала навсегда?
— Ну, пришло мне такое в голову, — сознается он. — Ты здорово меня напугала, Фрэнни.
Тягостное ощущение проходит.
— Прости, — говорю я. — Насовсем я тебя никогда не оставлю.
Произнеся эти слова, я понимаю, что это правда, и ощущаю совсем иные путы, более глубинные и разрушительные.
Найл подходит ближе, обнимает меня, прикасается губами к затылку:
— Мне очень стыдно за ворон, за то, что я тебя выдал. Я понимал, что делаю. Мне кажется, иногда меня тянет уничтожать.
Мы не шевелимся, а снаружи мир по-прежнему движется, дышит, живет. Луна прокладывает путь у нас над головами, Я обосновываюсь внутри его слов, в бескрайности его внутренних противоречий.
— Но ты так нежно меня обнимаешь, — говорю я.
— А тебе кажется, что ты в клетке?
Глаза щиплет.
— Нет, — отвечаю я, ощущая истинную суть этих новых странных пут, мне ведомы их лицо и имя, и никакие это не путы, это любовь — и не исключено, что два этих слова обозначают одно и то же.
— Поедешь со мной куда-нибудь? — спрашиваю я его.
— Куда?
— Куда угодно.
Найл сжимает меня крепче. И говорит:
— Ну конечно. Куда угодно.
19
НА БОРТУ «САГАНИ», СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА.
СЕЗОН МИГРАЦИЙ
Я просыпаюсь от полусна-полубреда с затуманенной головой. Несколько долгих минут уходит на то, чтобы сообразить, где я (в каюте Энниса, на его койке) и что произошло вчера (я убила человека). Помню плохо.
Найл, почему ты за мной не пришел?
Весь экипаж собрался на камбузе: устроились на скамьях, прислонившись к стенам, смотрят, как Бэзил помешивает овсянку в огромной кастрюле, переговариваются вполголоса. Здесь все, кроме Энниса. Его никогда нет, он всегда в стороне.