Михаил Христофорович Чайлахян. Ученый и человек

Аксенова Н.

В 20-е годы папина семья переехала в Ереван. Папа рассказывает: «В 20-м году Копа (старший брат М.Х.) вез меня в Ереван, а у меня брюшной тиф, я лежу в полубреду, а Копа думает, как бы проскочить благополучно до Еревана. Вдруг на станции проверка – пришел приказ – всех больных ссаживать на станции и в бараки, а там к одной болезни прибавятся еще – и пиши пропало. Копа усадил меня, дал в руки газету. Комиссия заглянула в купе, видят: один чай пьет, другой газету читает, и прошли мимо. Только потом мы увидели, что я держал газету вверх ногами».

Именно в эти годы и произошла встреча мамы и папы.

Мама и Папа соединили свою судьбу с родительского разрешения, вопреки завистливой любви друзей, и, конечно, с Божьего

благословения. Это был брак из тех, что «совершаются на небесах». Но официально они оформили свои отношения лет через двадцать с лишним. По существу мы с Левой были незаконнорожденными детьми, детьми любви. Это и объясняет, почему папа уже в 50-е годы с таким удовольствием подписывал письма: «твой законный муж». В упорядочении есть своя прелесть и красота.

Глава ереванских хулиганов, как мы бы сейчас сказали «мафии», был влюблен в молодую прекрасную Тамар, но его обожание было платоническим и почти никак не проявлялось. Когда на горизонте появился молодой Микаэл Чайлахян, он установил за ним слежку. Папа рассказывает: «Я вдруг почувствовал, что где бы я ни был, за мной всегда наблюдает одна или две пары любопытных глаз, обладатели которых при моем приближении стремглав убегали, сверкая голыми пятками. Потом я был представлен “самому” и он меня спросил: “Ты ухаживаешь за Тамар?” “Да”. “У тебя серьезные намерения?” Я ответил, что да, после чего был милостиво отпущен, и больше не замечал любопытствующих глаз за своей спиной».

Профессор Аджарян очень симпатизировал своей студентке Тамар Аматуни, ему был симпатичен и молодой человек, с которым Тамар соединила свою судьбу. Он обозначал это примерно так: «А-а-а! Тот молодой человек, муж Тамар». И папе это даже нравилось.

Этот профессор Аджарян, будучи крупным лингвистом, определил, что фамилия Чайлахян происходит от турецкого слова «Чайлах», что означает птицу, летающую над Босфором. Что-то вроде коршуна или сокола. «Или, – добавлял он, – это может значить прибрежная морская галька». «Значит, по-русски мы могли бы называться Коршуновы, Соколовы или Гальковские», – говорил М.Х. Последнее звучит вполне аристократично.

Как-то, работая на опытной станции в Ереване, М.Х. решил испробовать свои гипнотические способности на курах. Известно, что если птицу резко перевернуть на спину и прислонить клюв к полу, она теряет ориентир и застывает. И вот молодой инструктор разложил таким образом всю птицу на полу лаборатории, и вышел, занялся своими делами… забыл. Прибегает встревоженная лаборантка: «Михаил Христофорович, там вся птица подохла!» Охнув, М.Х. быстро «оживил» всех кур и они, недовольно кудахча, выбрались на двор.

Будучи профессором Ереванского государственного университета, во время войны, М.Х. курил трубку. Где-то около 2-х часов дня он выходил во двор университета с набитой трубкой и пустой стеклянной колбой. Зрители (мальчишки из соседних дворов) уже ждали его. Он подходил к крану с холодной водой, наполнял колбу и плотно закрывал крышку. Затем садился на камень, фокусировал колбой солнечный луч на табак и под восторженные «охи» и «ахи» мальчишек, раскуривал трубку.

М.Х. показывал «фокусы» на своих друзьях и близких. Он заставлял поверить человека, сидящего на стуле, что тот едет куда-то на лодке, и человек начинал делать усиленные движения и взмахи невидимым веслом, умел вводить в каталептическое состояние и т. д. Кого-то отучил от курения.

Однажды близкий приятель сказал: «Миша, брось ты это, органы тобой могут заинтересоваться». И он бросил.

Когда папа проходил обязательную военную подготовку, уже после окончания ВУЗа, командир роты, заметив его твердую волю и организованность, уговаривал остаться на военной службе. «Или, – презрительно усмехнувшись, добавлял он, – не делом будете заниматься, а пойдете ловить своих бабочек». Но папа только улыбнулся в ответ и пошел ловить «своих бабочек».

Несмотря на

твердый характер и сильную волю, М.Х. был удивительно демократичным человеком. Например, он говорил: «Вот когда меня выберут армянским царем…» Кто-то даже заметил: «Михаил Христофорович, на царство не выбирают, царство завоевывают…» Но остроумнее всех на эту фразу М.Х. среагировал «Зубр» – Тимофеев-Ресовский. «Ну, тогда, Михаил Христофорович, я буду командовать Вашей кавалерией», – сказал он. «Иоаким Лазаревич, – сказал как-то М.Х. своему любимому педагогу: как интересно у Вас получается, вчера была лекция о Грибоедове, а сегодня о грибах. И обе, – добавляет папа, рассказывая про свой тогдашний каламбур, – были прочитаны на глубоком уровне и с блеском».

Левон рассказывает: «Шел 42-й год. Мы жили в Ереване, и я занимался в шахматном кружке Дворца пионеров, а дома тренировался с папой, который всегда очень любил шахматы. В Ереван приехал Сало Флор. Флор близко знал чемпиона мира Алехина и рассказывал нам, как отпаивал его молоком перед турниром. После лекции состоялся сеанс одновременной игры. Участников было 40 против одного. После матча прихожу домой, а там папа играет с дядей Андреем (сыном Андрея Александровича Рихтера) в шахматы. «Я выиграл у Флора!» – выкрикнул я. Папа с гордостью заулыбался, а Андрей, который был моим наставником по энтомологии, изрек: «Нет, Лева, ты выиграл у 1/40-й Флора». А на следующий день в газете «Коммунист» было помещено маленькое объявление, в котором сообщалось, что состоялся сеанс одновременной игры, и только на одной доске Сало Флор потерпел поражение, и что выиграл пионер Левон Чайлахян. Эта газета, как память о тех счастливых временах, хранится у меня до сих пор.

Я живу сейчас в городе Пущино, на Оке, и как-то с трудом представляется, что мы в 41-м во время эвакуации ехали мимо этих самых мест, по Оке, потом по Волге, жили какое-то время в Нижнем Услоне (около Казани). На пароходе было очень комфортабельно, отдельные каюты с душем, еда, трехразовое питание, но как всегда, когда едешь, хочется поскорее добраться до места назначения. Правда, умные люди говорили: «Не спешите, дальше будет хуже». После были уже далеко не комфортабельные поезда, и мы опять куда-то ехали. Папа, остававшийся на некоторое время в Москве, потом рассказывал, что уезжали все в такой спешке, что, бывало, забывали выключить газовые горелки, и термостаты, «А я ходил по комнатам и выключал приборы, закрывал распахнутые окна». Да, октябрь 41-го г. был суров. Где-то на середине пути папа присоединился к нам. А в кармане у него была заветная бумажка от Отто Юльевича Шмидта – вице-президента АН СССР. Дело в том, что ехали все в Ташкент, туда эвакуировался ПФР, и там можно было жить сравнительно безбедно. Папа же рвался в Армению, к своим родным, к своей земле. И вот в Красноводске нам надо было ехать наперерез общему течению. Папа побрился, привел после пыльной дороги одежду в порядок и отправился к коменданту, чтобы предъявить бумагу. А в бумаге значилось, что проф. Чайлахян командируется в Армению, для работы над травяным покровом аэродрома, и что все это крайне важное военно-стратегическое дело. Комендант соотнес: профессор ботаники, травка, аэродром – все сложилось у него в голове в стройную цепочку, не требующую дальнейших доказательств, и он выписал пропуск. И мы с мамой и папой отправились в Баку, оттуда в Тбилиси, а потом в Ереван.

Прошло много лет и все это вспомнилось в связи с тем, что к нам пришел прощаться Е.И. Ратнер, он навсегда уезжал в Израиль. Я помнил его по поезду, времен эвакуации. Он тогда очень помог папе, они вместе перетаскивали чьи-то тюки и баулы. Было очень жалко, что он уезжает, а папа прямо спросил: «Как же Вы едете туда, там же война?» Е.И. Ратнер грустно улыбнулся и проговорил: «Есть у меня друг, я его спросил во время эвакуации: «Зачем Вы едете в Армению, там же голодно?” А он ответил: “Хочу быть со своим народом”».