Михаил Христофорович Чайлахян. Ученый и человек
Шрифт:
В годы Великой Отечественной войны в Ереване работали Холодный, Тахтаджян и Чайлахян. Как-то раз все трое, гуляя в окрестностях Еревана и беседуя на научные темы, забрели в виноградник и съели несколько кисточек спелого черного винограда. Они были так голодны, что не только насытились, но и опьянели. «Мы не заметили, как заснули там, прямо у кустов». Сторож, проходя мимо, их даже не разбудил. Человеком был.
Когда мы вернулись из Еревана, я еще учился в школе, и, было дело, маму частенько вызвали в учительскую. У меня уже немного росла борода, не борода, но довольно густая поросль, а мама оставалась по-прежнему молодой и красивой женщиной. И мои противные одноклассники дразнили меня: «Смотри,
Шел 37-й год. М.Х. вызвали на Лубянку. Неожиданно и без объяснений причины. Задавали какие-то вопросы. Следователь давил на психику, хватался за трубку, будто хотел вызвать конвой. М.Х. все спокойно выдерживал, но когда тот повысил голос, М.Х. тоже возвысил голос и сказал: «А вы на меня не кричите». Следователь осоловело посмотрел на него – и вскорости отпустил. Бывало и такое.
У М.Х. были любимые словечки и высказывания: «Человек есть то, что он ест»; «Битие определяет сознание» (sic) (битие, а не бытие); in corpore sano mens sano (в здоровом теле – здоровый дух); sibi imperare maximum est imperium (управлять собой – есть высшая власть). Своего сына Левона, когда тот стал носить бороду, представлял: «мой старший брат». А дочь Машу и зятя Араика, когда они покрестились и стали носить крестики, – называл крестоносцами.
У Левы был замечательный друг, охотник, рыболов – Володя Зикс. «Он похож на гангстера», – сказал М.Х., когда первый раз его увидел, (наверное, это было после охотничьего сезона). «Но он очень добрый», – сказал Лева. «Ну, значит, он – добрый гангстер». Так Зигс на всю жизнь получил почетное звание «добрый гангстер» и был этим очень доволен.
Однажды мы с подругой остались на три недели вдвоем в квартире, мама и папа уехали в подмосковный санаторий. Понятно, что у нас сразу завелась компания: вечеринки, выпивоны – сладкая жизнь студенчества. И мы хвастливо наклеивали этикетки от винных бутылок на стену в кухне над столом. Неожиданно нагрянул папа и обнаружил все это в наше отсутствие. Придя домой, мы увидели такую записку на столе: «Был, видел, советую пить не больше 1 бутылки в день», И сейчас, сами став родителями, думаем – широкий был человек.
Как-то, безудержно предавшись голоданию и решив похудеть раз и навсегда, я к концу третьего дня превратилась в тень. В полном изнеможении легла на диван и… с удовольствием стала жевать протянутую мне горбушку свежего белого хлеба. А папа ходил рядом и рассказывал, как в голодное время задавался таким вопросом. «Если бы мне сейчас сказали: “Даем тебе вволю наесться хлебом, но всю оставшуюся жизнь ты должен будешь есть один хлеб, согласен на это?” “И что же ты отвечал?” “Не задумываясь, соглашался”».
В пору увлечения генетикой и опытами по проверке законов Менделя, папа так возлюбил объект, на котором ставились опыты – мушку дрозофилу, что собирался меня назвать Дрозофилла. Лидия Федоровна Ланг, узнав об этом, долго охала и говорила: «О, Машенька, тогда бы я должна была вас называть Дрозофилла Михайловна!» Правда, мама называла меня ласково Мушка, но это скорее производное от Машеньки, я так думаю.
В молодости М.Х. чем-то неуловимо походил на Чарли Чаплина. Его мальчишки так и дразнили, он носил усы «бретелькой» и нарочно ходил чаплиновской походкой. Много позже кинорежиссер, снимая документальный фильм «Волшебник зеленого мира», сказал, глядя на папин волевой подбородок: «Вы – мой Жан Габен». Так М.Х сделал самую невероятную карьеру в кино: от Чарли Чаплина до Жана Габена.
Папа никогда не признавал за собой свои года, всегда считал себя молодым. Он делил человеческий возраст на несколько периодов: детство (от 0 до 21), первая молодость (от 21 до 35), вторая молодость (от 35 до 50), зрелость (от 50 до 70). А потом, потом-то уже точно старость,
В живописи М.Х. любил целостность образа. После выставки Минаса сказал: «Лучше всех написал своих родителей: Маму и Папу». Действительно, тут была и патриархальность и бережность в воспроизведении человеческого облика. Про себя говорил так: «Не столь красив, сколь симпатичен и мужествен».
Папа очень любил Булгакова «Белую гвардию». В Киеве мы вместе бегали смотреть на Андреевском спуске тот дом, в котором жили Турбины, и искали ту щель, в которую Николка спрятал револьвер. Но «Мастера и Маргариту» не признавал. «Когда герой отрывается от земли – тут все и кончается.» Имел ввиду достоверность и доверие к автору. Интересно, что, в своих детских снах, когда его нагоняли какие-то враги, он просто поднимал большой палец вверх и взлетал. И бывал спасен. Творчество сновидчества признавал, а так оставался верен земному притяжению.
Вышло так, что М.Х. Чайлахян и В.С. Русинов (впоследствии академик АМН СССР) первыми в СССР защищали кандидатские диссертации по новым правилам Высшей Аттестационной Комиссии. Дело происходило в 1934 г. в Ленинграде. Молодые соискатели, чтобы не ударить в грязь лицом, ночью проникли через окно в зал заседаний и устроили там репетицию защиты. «Взломщиков», слава Богу, никто не обнаружил. Защиты прошли успешно.
Как-то мы спросили: «Папа, ведь этот человек был против тебя в лысенковские времена, осуждал тебя и даже выступал с этим осуждением на собраниях. А теперь ты с ним дружишь». «Время было такое, он не мог поступить иначе», – ответил папа. Видимо это и означает: «Возлюби врага своего, как самого себя».
М.Х. любил такую поговорку: «Часы, проведенные с друзьями, Господом в годы жизни не засчитываются». И еще такую: «Гость нужен хозяину, как воздух. Но если воздух входит и не выходит…».
Мы очень любили, когда к нам приходил молодой, талантливый поэт-переводчик В.В. Рогов. Мы заслушивались его рассказами о театре и общении с великим стариком, так он называл Сарьяна. Обладал он достаточно вспыльчивым характером. На своем опыте знаю, как легко он обижался, правда, так же пылко и мирился. Но на папу никогда не гневался. Помню, уже второй час ночи, М.Х из своего кабинета входит в столовую, тушит свет и говорит: «Пришла телеграмма от Бога, пора домой». «Сейчас, сейчас, – радостно отвечает поэт, – у меня тут зуб разболелся». И смотрит на недопитую бутылку коньяка. Так повторяется раза два, и только, когда коньяка остается на донышке, зубная боль утихает, и он светло и приветливо прощается с хозяевами дома. Если бы посмел кто-нибудь другой тушить свет и говорить о телеграмме, представляю, что бы было…
Мы все были полуночниками, и папа высказывал нам такой постулат: «Ложиться надо сегодня, а не завтра». Хотя у самого раньше часа ложиться не получалось.
Когда появились первые внучки Томочка и Верочка, маме было немного больше сорока. И профессор А.А. Прокофьев посвятил ей такие строки:
«Вас не состарят годы, нет!Вы не подвластны им нисколько,Пикантно будет даже только,Стать бабушкой в расцвете лет».«Томочка, ты на ком хочешь ехать верхом?» Лето в Кратово, мы идем на пруд, Томочка у нас самая маленькая. Наши прекрасные мамы степенно идут и беседуют, мы, нескладные подростки, обретаемся где-то рядом, наши мужественные папы шагают впереди и предлагают самой маленькой – Томочке: «На ком ты хотела бы ехать: на сером слоне (это дядя Женя) или на верблюде королевских кровей (это дед Михаил)?» Томочка всегда выбирала слона. На верблюде слишком качало.