Михалыч и черт
Шрифт:
Дмитрий потёр распухшие виски и, пошатываясь, побрёл в коридор. К выходу.
«Если окно открылось…»
Загадывать он боялся. Всё-таки квартира могла ещё сохранить (и наверняка сохранила) волшебную свою силу.
«…то, может, и дверь откроется?»
Он твёрдо решил, что из квартиры надо выбраться до ночи. Иначе здесь может начаться такое…
Что именно может начаться — Дмитрий и сам толком не знал. Но был уверен, что загадочные существа, прячущиеся в четырёхстах девяносто семи невиди-мых комнатах в такой сонный, жаркий
«А почему ночью? Привык, видно, что всё необычное ночью происходит… Карлики-то, вон, и утром тогда появились…»
Но не было, не было ничего пугающего или необычного в пустой комнате с открытым нараспашку окном. Комнате, до отказа уже наполненной звуками этого, его, земного, никакому колдовству неподвластного мира.
И уже в коридоре, у самой двери, обратил он внимание на стенной шкаф. Старый, сбитый из реек и обтянутый дешёвой клеёнкой шкаф. Створки дверей, закрытые щеколдой.
«Этого, вроде, не было тут…»
Дмитрий вспомнил, что пришёл он в куртке. Тёплой, зимней куртке. Там ещё, во внутреннем кармане, инструменты… И сумка ещё была. Большая сумка, куда он складывал…
«Куда всё это делось?»
Куда?
«Гномы с собой утащили? Выходит, не я их грабанул, а они меня…»
Грустно усмехнувшись, Дмитрий подошёл к шкафу, отодвинул щеколду…
«Может, сюда что сложили?»
…открыл двери.
И, захрипев сдавленно (на крик не было уже сил) отпрыгнул к стене.
В шкафу, пиджаком надетый на вешалку, покачиваясь среди пропитанных нафталином шуб, пальто и плащей, висел маленький лысый человечек с серым, боязливо дёргающимся, перекошенным, морщинистым лицом.
Ноги человечка не доставали до пола и дёргались в воздухе, отчего показался он в первый миг внезапно ожившим висельником с грустным от тяжкой доли лицом.
И только приглядевшись, убедился Дмитрий, что подвешен человечек, по счастью, не за шею, а только лишь одет вместе с потёртым серым пиджаком своим на вешалку, и вешалку эту отчего-то пристроили гнутым из толстой проволоки крюком прямо на поперечную перекладину шкафа.
Человечек дружелюбно помахал Дмитрию рукой (отчего закачался на вешалке чуть сильнее прежнего).
— Здравствуйте, Дмитрий! Разрешите представиться…
— Как вы мне надоели! — простонал Дмитрий.
— Я Дормидоний.
— Ты сволочь! — закричал Дмитрий. — Ты с ними заодно! Заодно! Ты тоже мою мамку в винегрете хоронил!
Дмитрий кинулся к двери.
— Тебя сожрут, — спокойно и уверенно бросил ему вслед Дормидоний.
Дмитрий замер. Потом повернулся и снова подошёл к шкафу.
— Ну-ка, повтори, — с угрозой произнёс он.
— И повторю, — с готовностью откликнулся человечек. — Тебя сожрут, Дима.
— Мне что-то подобное говорили уже, — сказал Дмитрий. — И про тех голодных, что снаружи. И про похороны какие-то. И про Кло… Клоциуса какого-то. Говорили! Только
— Сожрут, — улыбнувшись, повторил человечек. — Почти сожрали уже. Ты спросишь, откуда я это знаю?
«Не спрошу!»
— Знаю, — человечек развёл руками. — Всё очень просто. Меня тоже съели. Только было это давно. Много, много лет назад. Я теперь здесь живу…
— В шкафу?
— А когда как, — Дормидоний хихикнул и потёр нос. — Когда в шкафу, когда на Луне…
Дмитрий затравленный, мутнеющим от вновь подступавшего безумия взглядом косился в сторону двери.
— Бежать хочешь? — спросил человечек. — Беги, дорогой, беги. От тебя объедки одни остались. Куда им бежать-то? А знаешь, почему тебя съедят?
Дмитрий, прикрыв глаза и стараясь не слушать затягивающие его в глубину квартиры слова, на ощупь, шаг за шагом двигался к двери.
— А сожрут тебя потому, что ты сам этого хочешь! Думаешь, мало таких ловушек в вашем мире понаставлено? Много, ой как много! Квартиры, чуланы, комнаты, подвалы, даже целые дома! Везде капканы, ловушки, сети! Открытые, молчаливые до времени, гостеприимные. Ждут, ждут терпеливо. Думаешь, есть в мире грех? Нет его! Думаешь, есть в мире наказание? Нет его! Есть только радость и любовь. И вечная жизнь! Каждый твой шаг в сторону с гиблой болотной тропы ведёт тебя к спасению. К бессмертию! Крадёшь — и спасаешься. Убиваешь — и спасаешься. Прыгаешь в яму — и летишь… А куда? В небо? В небо!! В синий, глубокий желудок, что…
Дмитрий нащупал ручку замка, повернул её. Щелчок — и дверь открылась.
— …что сам выбирает себе достойную пищу. Ты размягчён, отварен, приправлен специями.
— Люди! — заорал Дмитрий.
— Посолен, поперчен, полит соусом. Так было всегда! От самого начала жизни твоей. Неужели ты не чувствовал, не понимал этого? Разве не искал ты для своего тела подходящих зубов, что сладко вопьются…
— Помогите, — прошептал Дмитрий.
— …в тебя? Ты нашёл наилучшие зубы. Куда ещё идти тебе? Куда бежать? Давай, иди! Ты свободен! А что потом? Опять начинать всё сначала? Всё забыть, объявить бредом, сумасшествием — и снова вернуться в ту же квартиру, разве только в каком-нибудь другом доме? У тебя хватит сил на это? У тебя хватит сил на то, чтобы начать всё сначала?!
Дмитрий с ужасом почувствовал, что не может и шагу сделать за пределы за пределы лишь обманчиво открывшей ему дверь квартиры. Ноги восстали против него. Будто обоженный, окунувшийся в кислотный желудочный сок, незрячий и бессильный, стоял он у порога — и не смел перешагнуть его.
— Вынырнувший из желудка считается рвотой! — провозгласил торжественно человечек. — Ты хочешь до конца дней своих оставаться всего лишь рвотой? Куском изрыгнутой плоти? Это жалкая участь! Страшна участь всех, отказавшихся от бессмертия. По гроб в блевотине, по гроб!..