Миклош Акли, или история королевского шута.
Шрифт:
Тем временем в комнате стемнело. В такое время, под рождество, ночь наступает не с достоинством, неторопливо, как летом, а просто спрыгивает откуда-то с чердака и говорит: "Тук-тук, я - тут. Я - темная ночь, светлый день гоню я прочь".
Папаша Димитрий явился с канделябром и двумя зажженными свечами. Затем, принеся несколько поленьев дров, положил их в камин. Языки пламени быстро, с жадностью сомкнулись над новой жертвой, принялись лизать поленья, шипеть, споря друг с другом, а женщины, замирая от страха, слушали историю, которую рассказывал Акли, как какую-то страшную сказку, и мадам
Незабудка тоже натерпелась страху; слушая этот рассказ, она прижалась к госпоже Сильваши и спрятала голову в спустившейся с ее плеч большой шали. Маленькое ее сердечко отчаянно колотилось, мадам услышала его и, потрясенная привязанностью девушки, она взяла с письменного стола свою докладную и на клочки разорвала ее.
– Нет, дорогая Незабудка, - сказала она.
– Не отпущу я тебя. Ни за что! Сумею и я защитить тебя, не бойся ничего.
– Да и не будет в этом необходимости, мадам. Мадемуазель Ковач больше не угрожает никакая опасность.
– Ой-ли?
– по-прежнему озабоченно переспросила госпожа Сильваши.
– Нашел я аркан на злодея...
– Но, сударь, против злодейства нет никакого средства.
– А я вот изобрел!
– торжествующе похвастал Акли.
– Я ему такое сказал, что у него сразу пропало всякое желание похищать Незабудку. Так что он больше никогда сюда не вернется, уверяю вас.
Но, сказав так, он разбудил самого опасного из дьяволов, который обретается не в преисподней, а в женщинах и имя ему - любопытство.
– Как? Какой аркан?
– накинулись они на него с двух сторон.
– Эге, это моя тайна.
– Но вы откроете ее нам?
– Ни за что на свете!
– решительно отказался Акли. Илонка тут же изобразила на лице недовольство и отвернулась от Акли.
– Ну и ешьте вы ее, эту вашу тайну, господин фон Капли!
Мадам тоже обиделась, встала, холодно кивнула головой Миклошу и, удаляясь, пояснила:
– Поскольку у вас частный разговор, я вас покидаю. Но пришлю сюда мадемуазель Харди.
Мадемуазель Харди - пожилая женщина с благородными манерами - по тогдашнему обыкновению являлась неизменным предметом пансионской утвари, как, скажем, глобус, школьная классная доска или губка для стирания мела с доски. Словом, она относилась тоже к разряду учебных пособий. В том смысле, что мадемуазель Харди была совершенно глухой. Но именно эта особенность и делала ее незаменимой для столь важной должности, и этим она зарабатывала свой хлеб. В комнате для свиданий воспитанниц с членами семьи и родственниками, куда часто приходили их кузены и дядюшки, мадемуазель Харди сидела постоянно и что-то вязала. Разговоры с глазу на глаз были разрешены только с членными семей - женщинами. А вот разговоры между четырьмя ушами позволялись и девочкам воспитанницам и с родственниками - мужчинами, и только потому, что при этом глаза мадемуазель Харди были всегда начеку.
Мадемуазель Харди ничего не слышал, но зато очень хорошо видела, когда кузен обнимал или целовал кузину. Одним словом. Мыслям в пансионе предоставлялась полная свобода, а вот рукам - нет. И достижимо это было только с помощью старой девы. Держали таких дам владельцы и других пансионов, но мадемуазель Харди превосходила их во всех отношениях, потому что она была еще и источником полной осведомленности мадам Сильваши. Более посвященные поговаривали, будто старая мадемуазель Харди знала все языки и, ничего не слыша, могла читать слова по движению губ. Зная, о чем говорили. Будто в книге читала.
Не прошло и минуты, как мадемуазель Харди уже появилась с корзинкой вязанья в одной руке и обычной черной табличкой в другой, к которой на шнурочке был привешен грифель - знак ее глухоты. Молча кивнув головой, она поприветствовала Акли, затем села в самый темный угол комнаты и оттуда лишь изредка равнодушно поглядывала на разговаривающих молодых людей, совершенно погруженная в свое вязание.
А те, собственно говоря, еще никак не могли закончить тему о том, что сказал Акли барону Сепеши. Илона пытала его, Акли сопротивлялся. На пришедшую мадемуазель Харди они произвели впечатление ссорящейся пары.
– Так как, сударь: скажете, или - нет?
– Нет.
– Я умру от любопытства.
– Похороним с почестями, - посмеивался Акли.
– Наверно вы сказали обо мне что-нибудь ужасное.
– Не исключено.
– Вот видите, а я открыла вам тогда, давно-давно, свою страшную "тайну сливового варенья".
– Ну это потому только, что женщины не умеют хранить тайн. А ты, мужчины, - умеем.
Она премило-трогательно сложила ручки и, кокетничая и умоляя, устремила на него свой нежный взгляд.
– Ну не будьте таким упрямым и беспощадным, Акли-Капли, прошу вас!
– Нет и нет.
– А если я рассержусь?
– И тогда нет. Вместо этой тайны я открою вам другую. Я разговаривал с императором.
– Нужен мне ваш император!
– Еще как будет нужен, вот увидите!
Незабудка пожала плечами - небрежно, упрямо.
– Не думаю, но попробуйте убедить меня в этом. Если вам так хочется.
– словом, милостиво принял меня его величество, - продолжал Акли туманно, с напускной важностью, которая была призвана привлечь внимание девушки и предварить ее, что сейчас он скажет что-то весьма необычайное и очень важное.
– Он взял меня обратно ко двору...
Незабудка демонстративно зевнула.
– Ну вот, вижу, вас не очень-то интересует моя судьба, - упрекнул ее рассказчик.
Незабудка еще раз зевнула, она тоже решила позлить Миклоша.
– Я сонная немножко, - решила она схитрить, произнося это совершенно искренним голосом.
– Вы же знаете, что за ночь у нас была. Но все равно, продолжайте, я слушаю.
И устало и небрежно опустила вниз обе ручки.
– Но его величество не только взял меня назад, ко двору, - продолжал Акли, - но и сказал, что пережитые мною страдания он попробует как-то компенсировать и предложил мне пожелать что-нибудь, что он исполнит обязательно.