Миллионы в пещере
Шрифт:
– Ну вот, этого еще недоставало, - капризно куталась в меховую накидку Элиз.
– Мы здесь замерзнем.
Было холодно. Мы вышли из машины и стали прогуливаться, чтобы согреться. Я взял Элиз под руку и крепко прижал ее к себе. Мимо равнодушно проносились машины, шофер все лязгал и гремел своими инструментами. Становилось все холоднее.
Невдалеке темнело небольшое строение. Время от времени оттуда на шоссе падал яркий сноп света, и в нем клубилось и таяло облако вырывавшегося из дверей пара. И тогда до нас доносились музыка, шум голосов.
–
– В голосе Элиз было озорство.
– По-моему, это кабачок, там же бывает очень весело! Не раздумывайте, Гиль!
Элиз впервые назвала меня по имени. Схватив меня за рукав, она почти побежала. Я старался не отставать от нее. «Что только не придет в голову женщине, если она хороша собой и знает об этом», - думал я, стараясь справиться со своей одышкой.
В большой, переполненной людьми комнате было жарко и душно. Я в нерешительности остановился и посмотрел на Элиз.
– Сейчас привыкнете,- сказала, беря меня за локоть, Элиз и, гибко лавируя в тесноте столиков, провела меня к столу у стены.
На небольшом, сколоченном из досок возвышении сидел оркестр из трех музыкантов. Руки их со смычками мелькали в каком-то невероятном темпе, под эту стремительную, веселую мелодию кружились и отплясывали пары. Вдруг, взмахнув смычками, музыканты оборвали мелодию, и танцующие, не ожидавшие этого, с разбегу пытались остановиться. Не всем это удалось, они валились друг на друга, хохоча и радуясь.
– Забавно, правда?
– щурила свои узкие глаза Элиз. С мороза ее щеки горели, еще более оживляя прекрасное лицо. Простое темное платье как будто подчеркивало ее яркую красоту.
Мы привлекали внимание, на нас смотрели с удивлением. Я видел устремленные на Элиз жадные взоры мужчин и деланно равнодушные взгляды женщин.
Через два столика от нас сидел, перекинув руку через спинку стула, молодой человек в синем свитере и наброшенном на плечи сером пиджаке. Мягкие темно-каштановые волосы падали на его лоб, две четкие полоски темных бровей подчеркивали голубизну глаз.
Молодой человек смотрел на Элиз с откровенным восхищением.
Ужин был скромный, но вино подали недурное. Я поднял свой бокал и сказал, как можно выразительнее взглянув на Элиз:
– За нашу встречу.
В это время музыканты рывком опустили на струны свои смычки, и тотчас же, движением плеча сбросив на стул пиджак, голубоглазый поднялся и, боком пробираясь среди танцующих, направился к нам.
Не глядя на меня, как будто меня здесь и не было, он сказал что-то Элиз. Элиз улыбнулась и, бросая на меня нерешительные взгляды, отрицательно качала головой, что-то тихо объясняя молодому человеку. Я нахмурился, мне это не нравилось. Тогда Элиз сказала мне, что юноша приглашал ее танцевать, но она отказалась.
– Представляете меня танцующей здесь?
– Элиз весело смеялась.
У меня настроение было испорчено.
– Но вы его дарили такими улыбками…
– Ревнуете?
– легко ударила меня по руке Элиз.- Взгляните на
Юноша вернулся на свое место и, приняв прежнюю позу, стал снова смотреть на Элиз. Время от времени он перебрасывался словами то с тем, то с другим, видно было, что его здесь все знали.
Я отвернулся и больше на него не смотрел.
Мы ужинали, Элиз была оживлена, она много говорила, а я в это время сблизил под столом наши колени. Я не встретил сопротивления. «Мои дела идут не так уж плохо», - подумал я и повеселел.
Я много пил и, глядя как будто сквозь тонкую дымку на сидевшую против меня Элиз, размышлял: «А что если жениться на ней? Элиз еще довольно молода, ей, наверное, не больше тридцати двух, она очень красива, блестяща, настоящая леди, она сумеет создать респектабельный дом… Почему бы и нет?»
Меня вывели из охватившего оцепенения громкие возгласы.
– Франсуа! Франсуа!
Все стояли и аплодировали, выкрикивая это имя, и когда я тоже поднялся, то увидел, что Франсуа - это был юноша, приглашавший Элиз. Он все еще сидел и улыбался, потом встал, и тогда все стали еще громче и громче аплодировать. Музыканты улыбались и жестами приглашали Франсуа к себе на помост.
– Становись на стол! На стол!
– кричали вокруг.
– Мишель, здесь Мишель?
Сквозь толпу к музыкантам пробирался одетый в поношенный темный пиджак человек с худым бледным лицом, один глаз его был закрыт черной повязкой, на щеке алел уродливый крупный шрам. Через плечо у него висел нарядный белый аккордеон с перламутровой инкрустацией.
Мишель стал подниматься на помост, потом передумал, поставил стул внизу. Сняв с плеча аккордеон, растянул его в глубоком, мягком аккорде. Франсуа уже стоял на столе.
Еще один аккорд, и Франсуа запел. Запел мягко и тихо, как будто про себя. Я не понимал, о чем он пел, но я видел устремленные на него глаза! Было так тихо, как будто на всем свете только и была одна песня Франсуа. У него был несильный, мягкий баритон, и он больше говорил, чем пел. Этот речитатив вызывал восторг у слушателей. Лицо его было оживлено, он как будто рассказывал и как будто люди узнавали от него что-то очень для них важное, не дыша они слушали его.
Франсуа кончил, и его наградили такими аплодисментами, какие не часто достаются и настоящему артисту.
Все кричали, все о чем-то просили певца, он слушал, улыбаясь, потом поднял руку и, когда стало тихо, снова запел.
Почему-то мне стало не по себе от этой песни. Мне казалось, что я понимаю ее слова.
– Дайте ухо, - притянула мое ухо к своим губам Элиз и стала очень тихо переводить мне то, что пел Франсуа.
Он пел о просыпающихся на заре улицах, о том, как заря окрашивает воду реки, на заре просыпается город, который он безмерно любит. Этот город знал много горя и много мужества… И еще он пел о том, что Галония больше никогда не допустит, чтоб улицы ее городов попирали сапогами враги. Никогда!