Милосердие весны

Маляков Лев Иванович

ЧУДАК

Они встречаются не часто, Не чаще, чем в тайге женьшень. На мир глядят они глазасто, Всегда светлы, как майский день. Их называют простаками И чудаками их зовут. Но кто они? Не знают сами. И вряд ли скоро их поймут. Чудак последнюю рубаху Отдаст, оставшись нагишом. Он вроде не подвержен страху, Ему и плохо — хорошо. Он перетерпит, перебьется, Перезимует как-нибудь. На дармовщинку не упьется… Он, может быть, Всей

жизни суть — Та самая, Что в чистом виде Явилась доброю звездой? Он никого-то не обидит, Восстанет сам перед бедой. Сидит смиренно у калитки — Ему под солнцем благодать. Обобранный, считай, до нитки, Глядит: чего еще отдать? И рано ль, поздно ли Пройдоха Заявится, ну как на грех. И оберет его до вздоха. И все ж чудак — Богаче всех.

«Со мною в обнимку леса…»

Со мною в обнимку леса, Как братья, вся живность лесная… Теперь бы взлететь в небеса — Да держит забота земная. Пора бы набраться ума — К чему непременно по кручам? Но совесть встревает сама, Топорщится совесть колюче. С утра зарекался молчать (Живется молчальникам сладко), А вечером взвился опять, И вот Получилась накладка. Торчу на опушке, как пень. И в тягость мне Собственный норов. Подняться с колодины лень, Не то что карабкаться в гору. Кукушка мне годы сулит — И так-то уж сладко кукует… А сердце болит и болит, Когда же оно возликует?

ВЕРА

Советуют не в лоб, Как бы в обход: Пора смириться и остепениться. Не будь ты как подстреленная птица, Что по земле крылом напрасно бьет! Да разве мало было, чудаков — Что сгинули во льдах, В кострах сгорели, Что досыта при жизни не поели — Погребено под осыпью веков?! Я слушал и пытался вникнуть в суть: Какие расставляются мне сети? Живешь-то раз, Всего лишь раз на свете, Так неужель в болоте потонуть?! Своей любимой изменить мечте, Бог весть куда на промысел податься? Да разве можно в чем-то сомневаться, Когда, как солнцу, Веришь красоте!

«О боже мой, не хочет сердце биться…»

О боже мой, не хочет сердце биться, Все норовит совсем остановиться. А я никак не слажу сам с собою, Готов принять возмездие любое, Принять за то, Что всем ветрам открытый, Что чаще был голодный, Реже сытый. Вдруг затоскую по июньской ночи, Заманчивой, Как у любимой очи. Приму печаль сквозной осенней рощи, Во тьме спущусь к шальной реке на ощупь, Как будто и не слышу сердца сбои, Как будто не помечен я судьбою. Дожить бы до весеннего разлива, Уткнуться ветру в ласковую гриву, Прислушаться, как чибис в поле плачет… И все-таки мне верится в удачу.

«Кардиология. Просторная палата…»

Кардиология. Просторная палата. Костлявый, кто-то спрятался в углу. Так вот она — за все, За все расплата… Вдыхаю воздух — вязкую смолу. И потолок, Как палуба, покатый, От лампочки — зеленые круги, А мысли заблудились вне палаты — Друзья оставлены, Не

прощены враги… А тот костлявый, в белом, шевелится, То позовет, То сам идет ко мне. Хочу кричать: «Не уходи, сестрица!», Но крика нет — не по моей вине. Не по моей вине опять не спится, И кажется: Я тут давным-давно… Мне лишь бы в этом мире зацепиться — Хоть взглядом за рассветное окно.

НЕЗНАКОМКА

Диагноз, как выстрел, точен. Спускаюсь по виражу. Тихонько на обочину Из жизни ухожу. И вовсе затих, Подумав О бренности бытия. Покликать бы односумов: «Прощайте, мои друзья! Не поминайте лихом!» Поглубже вдохнул глоток И по-мужски, без психа, Пошел на последний виток. И встретился вдруг глазами — Какие глядели глаза! Коснулась лица руками — Меня щекотнула слеза. Слеза!.. Да не я ли матросом Разгуливал по волнам! Мне вскинуться альбатросом И пасть бы к ее ногам! Я простынь тяжелую скомкал, Подался чуть-чуть вперед… Спасибо тебе, Незнакомка, Матросы — надежный народ.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Невзгодами с лихвой богаты, Живем, Нещадно жизнь кляня. Наваливались дни-накаты, Как будто бревна, на меня. Ну что ж, И я не, исключенье — И так, и этак жизнь клеймил. Не знал, Что будет «заточенье», Что станет белый свет немил. И вот пришлось: Лежу придавлен Больничной простыней-плитой. Но каждой клеточкой направлен, Стремлюсь отнюдь не в мир иной. Беда, Натешившись досыта, Быть может, стряпает кутью… А вот душа уже открыта, Цветет навстречу бытию. И тянет губы, как теленок (От счастья сам я замычал). Не плакал я, считай, с пеленок, А тут, брат, чуть не подкачал. Гляжу под чуткие ресницы В глаза с веселой синевой: И верю — Ласковей сестрицы Не знал я в жизни никого. Теперь бы давние напасти, Бывалой силы добрый хмель! Я понял бы, Что значит счастье, Не то что мертвая постель.

«Т-ЗУБЕЦ» В КАРДИОГРАММЕ

Что значит «т-зубец» в кардиограмме, Узнал я на свою беду. Я накрепко прикован к панораме: Который день, Как в тягостном бреду, Одно и то же — Трубы кочегарок Ленивый дым над крышами курят. А в небе мутном Солнышка огарок Чуть теплится который день подряд. И если приподняться на постели, Увижу Троицкий собор. Кресты над куполами Еле-еле В тумане различает взор. Себя я, усмехнувшись, Огорошу: А ну-ка спробуй помолись! Быть может, бог — К безбожникам хороший И запросто подарит жизнь? Прислушаюсь к себе, Но не услышу Я благости в душе своей. Не ангел тихий крыльями колышет, Поземку гонит суховей. Январский день — короток и печален Опять у моего окна. И верой в жизнь Я до смерти отравлен. Откуда все-таки она?