Мир Гаора

Зубачева Татьяна Николаевна

Засунув шпильки в свою тумбочку, Гаор достал сигареты и пошёл в умывалку, весёлый и радостно опустошённый, как будто он только что сдал экзамен.

В умывалке его встретили дружеским, но предусмотрительно негромким гоготом и неизбежным мужским трёпом о бабах.

Перед самым Новым годом Гаора забрали из гаража в торговый зал, проверять электротехнику. И уже не энергоблоки, а всё подряд, что дадут. Работал он в подсобке рядом с торговым залом, но скучать не приходилось. То и дело распахивалась дверь, и кто-то - занятый работой, он даже не всегда успевал разглядеть кто - втаскивал и плюхал перед ним на стол очередную электрохреновину, которую надо быстро включить, проверить на разных режимах, если что так же быстренько отрегулировать, где надо подпаять, подвернуть и отправить на упаковку. Вбегали и исчезали

свободные продавщицы и продавцы, вроде даже они и тискались в углу за его спиной, он мимоходом удивился, зачем им так, после работы, что ли, негде устроиться, а что им на него плевать, так и ему на них тоже. Он им вроде мебели, а они ему шумовой помехой не больше. А вот что не поговорить, не потрепаться с девчонками и парнями из зальных бригад, вот это хреново, а на этих-то ему... опять электропечь, прям-таки свихнулись на них, так его на ночь глядя в рейс за ними дёрнут. И опять тумблеры свёрнуты. Он досадливо выругался почти в голос.

– В чём дело?

Он узнал голос Сторрама и ответил, не оборачиваясь, потому что как раз поймал концом паяльника ускользающий проводок.

– У этой марки тумблеры на слабой пайке, хозяин, как тряхнёт, так отлетают...
– конец фразы про то, куда отлетает, он успел предусмотрительно проглотить.

Ответом было молчание.

Закончив пайку, Гаор осторожно обернулся. Сторрама не было, а творожисто-белый старший продавец вытирал платком потный лоб. Однако, здорово струсила сволочь, как скажи рядом с ним рвануло, а девчонки рассказывали, как эта сволочь любит цепляться и подводить под "по мягкому" и требует, чтоб сразу и при нём били, правда, из зала в подсобку убирает. Скрывая невольно прорвавшуюся злорадную усмешку, Гаор вернулся к работе.

Звонки для рабов в торговом зале не слышны, зальных отпускают надзиратели, а ему никто ничего не говорил, и он продолжал работать, хотя по ощущениям в животе явно было пора обедать. Забыли про него, что ли? А выйти без разрешения - это нарваться на "горячие". Тоже не хочется. Вот чёрт.

И тут в подсобку впёрся в обнимку с хихикающей продавщицей надзиратель.

– А ты, образина, чего тут расселся?
– удивился надзиратель, - а ну пшёл вон!

Ещё ни один надзирательский приказ Гаор не выполнял с такой скоростью, одним движением выключив паяльник, вскочив на ноги и вылетев за дверь. По подсобным коридорам, едва второпях не перепутав двери, он выбежал во двор и помчался на построение. С ходу огрёб пинка от Старшего и встал в строй, быстрыми частыми вдохами переводя дыхание. Успел!

Обыск, запуск и можно хоть ненадолго перевести дыхание, свободно поговорить посмеяться, ополоснуть лицо и руки, сесть за стол среди своих, а что там тебе в миску навалят и нальют... так тебе, как и всем, не было случая, чтоб матери кого хоть чем обделили.

– Рыжий, ты опять в зале, что ли ча?

– Я в подсобке, - ответил Гаор, быстро хлебая наваристый густой суп.
– Если в рейс не дёрнут. А что?

– Чего ихний старший оттуда бегал штаны менять?

Гаор насмешилво пожал плечами.

– Сторрам заходил, мне ничего, а ему... не знаю, не видел.

За столом злорадно фыркнули и хохотнули. Такие разговоры случались часто. Первое время Гаора удивляло, что надзирателям не давали кличек, обходясь определениями: "ну тот", "эта сволочь", "ихний старший" и тому подобными, весьма неопределёнными, но всем понятными. В армии даже на фронте, не говоря об училище, любому начальнику первым делом присваивали прозвище, чаще насмешливое, если надо оскорбительное, реже нейтрально-характерное, а здесь... Потом Гаор понял, вернее, прочувствовал собственной битой задницей, что ему по хрену, как зовут того, кто его бьёт, что надзиратели, охранники, продавцы... не люди они для него, а так... И единственные кого он выделял из этой враждебной, нет, вражеской массы, это Сторрам и Гархем. Тоже враги, но гораздо более опасные.

Вытряхиваются в рот последние капли киселя, со стуком впечатываются в стол перевёрнутые вверх дном кружки, и в коридор на построение. Гархема не видно, значит, изменений в бригадах не будет, значит, ему бежать обратно в подсобку. Ладно, где ни работать, лишь бы в печке не лежать. Смотри-ка, даже в рифму получилось. Раньше он за собой такого не замечал.

В подсобке на столе всё так, как он оставил, но вот стулья

стоят по-другому, похоже... а по хрену ему, как они тут трахались. Гаор переставил стул к столу и сел за работу. Не успел включить паяльник, подвинуть канифоль и припой под руки, как две девчонки из зальной бригады втащили и бухнули перед ним очередную электропечь.

– Рыжий, подсветка не фурычит.

Он молча кивнул, разворачивая печь к себе нужным боком. А интересно получается: ведь он как сказал тогда, когда в первый раз с энергоблоками связался, вроде и рядом из своих никого не было, а теперь все так говорят, откуда-то все всегда всё знают. Вот и сейчас. Он только закончил печь, как её чуть ли не из-под рук выхватили и уволокли, а перед ним уже вентилятор, какому идиоту зимой вентилятор нужен? Или на лето запасается? Дурак, летом на вентиляторы скидка, но... когда дурак идёт за покупками, весь базар радуется. А это у него откуда? То ли слышал, то ли прочитал когда-то... вентилятор в порядке, на очереди электрочайник, тоже для общей проверки, и уже ещё одну печь тащат, точно: охренели с печами, и бритвенный набор, там-то что проверять? Он же на батарейках. Сам он пользовался механическим, более шумным и грубым, но не требующим батареек, с которыми вечно были проблемы, в армейских ларьках сволочи-торгаши продавали их рядовым и сержантам с наценкой, как неположенные по званию, ты смотри, какая модель, с подсветкой, дорогая штука, точно какая-то шлюха своего хахаля балует, сам себе такого покупать не будешь.

Гаору вдруг стало смешно: ему теперь никакого, ни электрического, ни механического, ни самого простого не нужно, а ведь обходится и ни хрена, и есть не мешает, и бабы любят.

Так он и работал, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям, краем глаза и уха ловя происходящее вокруг, а его руки как сами по себе снимали и закрепляли панели, вскрывали задние стенки, вывинчивали и вкручивали винты, паяли и заматывали изолентой. Не самая плохая работа. Но ему уже давно всё равно, что делать, ни в армии, ни на дембеле, ни тем более здесь - нигде у него выбора не было. Разве только... да нет, и в газете он бегал по заданиям редакции, просто Кервин хорошо подбирал ему задания. Что ни делаешь, делай хорошо, чтоб за тобой ни доделывать, ни переделывать не пришлось, чтоб если ставишь мины, так ни один сапёр не снимет, а если оборону держишь, так до последнего... кого? Врага, конечно, да, он, ещё тогда, слыша расхожие призывы начальства держаться до последнего, задумывался: до последнего чего? Или кого? До последнего солдата? Своего или вражеского? До последнего патрона? А наступать тогда с чем? С голыми руками? Последний рубеж обороны... Для кого? Где этот рубеж, за который нельзя отступать, потому что... просто нельзя. Как сказал ему тогда Старший, его братан, просто нельзя.

– Быстрее, образина, чего копаешься!

– Да, господин.

"Хрен тебе, я что, так и брошу недопаянным, подождёшь, или сам садись..." Но всё это про себя, тоже ещё армейская, даже училищная выучка. Когда их распекал за что-нибудь офицер-преподаватель, а они с каменно-почтительными, строго по Уставу, мордами про себя посылали крикуна по многим, известным любому курсанту адресам. Сержантов-воспитателей часто называли капралами, хотя такого звания в армии давно нет, а офицеров... преподами, да, точно, в отличие от строевиков.

– Рыжий, чегой-то не фурычит.

– Ставь сюда, посмотрю.

– Побыстрее, а то ввалят.

– Как смогу.

Быстрый шёпот, мимолетное касание его плеча, пока девчонки громоздят перед ним очередную закапризничавшую электрохреновину. Сволочи, конечно, не поставят в этот зал парней, так девчонки и маются с тяжестями. Сразу видно, что не Старший тут расставлял, он бы уж такого не допустил. Даже на дневальстве коридор моют парни, и все тяжести на кухне они ворочают, и... пока не родила - девка, а как родила - мать, мать хранит род, мужик ей во всём подмога и защита... Это что же творилось, что так думать стали... У дуггуров совсем по-другому. И различаемся не волосами, не кровью, нет, Седой прав, кровь перемешалась, а этим нет... и памятью. Помним одно и то же, но по-разному. Крейм-Просветитель и Кремень-Светоч. Он всё-таки узнал: кремень - это камень, высекающий огонь, а светоч - светящий, источник света. И второе имя, присвоенное университетскому профессору, книжному червю, штафирке, более точное и правильное.