Мир за мир
Шрифт:
«Полицай, а что рассказывали-то?»
«Что она взглядом убивает и ваще… Типа это привидение девки, которую изнасиловали, а дело возбуждать не стали, вроде как насильник то ли забашлял, то ли у него волосатая лапа была. Так она повесилась и теперь ментам мстит».
Больно. Олечка, тебя ведь тоже убили. И многих. И никакого дела. Победителей не судят — им отдают город на разграбление. А он даже отомстить не может — нет у него таких денег, чтобы Бориску достать. А сами убийцы — за стеной анонимности. И потом, царь ведь приказал! А царя не достать… Круг замкнулся. «Виноваты все —
Остервенелое вливание стакана водки. К чёрту пиво! Ну почему он никак не может забыть свою любовь? Ну хорошо, хорошо — не «забыть». Всех простить (хотя им от этого ни жарко ни холодно), жениться, убрать со стены Ольгин портрет (ибо жена не одобрит-с) и упаковать все острые воспоминания в уютное ритуальное «Никто не забыт, ничто не забыто»?
«Ну-ну, привидение! Привидения из «калаша» не палят!»
«Пить меньше надо. Небось нажрались и постреляли сами друг друга, а потом привидение какое-то выдумали».
«У меня друган по профессиональному фольклору диплом писал, щас спрошу».
«Опять про святого Коннектия [3] ? Баян».
«Даю справку. Ледяная Дева — что-то типа злой феи в ментовском фольклоре. Согласно их поверьям, может убивать взглядом и стирать память. Стихия — предположительно Вода. Описывается как девушка с глазами цвета морской волны (это всё, что вспомнил тот мент, которому она якобы стёрла память). По-видимому, легенда возникла на основе реальных случаев, когда ментов находили мёртвыми без признаков насильственной смерти, но с выражением ужаса на лице. При этом убитые не были связаны с ОПГ (кроме, конечно, кремлёвской ОПГ), так что мотивом убийства вполне могла быть личная месть. В общем, стандартное мифотворчество, ей даже жениха придумали, типа если она водяная фея, то он — воздушный «фей». Жених, конечно, тоже злой».
Сообщение было скромно подписано «Тот самый друган». И столь же скромно не снабжено электронным адресом автора.
Стирать память. Он, избави Боже, не мент, но… Если бы ещё эта фея существовала!
Это не злая, это очень-очень добрая фея!
А сейчас… а сейчас он перебазируется… на диван…
Как это — не существует? А чьи же тогда слёзы он пил этим вечером?
Раз они тоже уносят…
* * *
Компас. Сапёрная лопатка. Пакет шашлычного угля. И — река.
Похмельный полусон разума рождает получудовищ. Бред, конечно же — а как ещё назвать его замысел? Ни более ни менее как вызвать её, Ледяную Деву!
Но сначала было кладбище.
Алексей уже давно превратился в жреца памяти невесты, так и не ставшей женой. Могила Ольги была не просто ухоженной — она напоминала языческий храм. Хотя почему напоминала? В этом месте поклоняются — что же это, как не храм? В этом месте поклоняются не Творцу — какой же он, как не языческий? И Ольга, его Олечка, оживала, рождаясь от Храма и Памяти каждый раз, когда Алексей входил в ограду.
Если в начале пьесы воздвигнут храм…
Он больше не может служить жрецом. Звезда, имя же ей — Память, выпила его почти до дна. «Смертельная
…то в конце этой пьесы должно быть жертвоприношение.
Завтра.
* * *
Тогда, у могилы и на кладбище, глаза Ольги почему-то начали приобретать оттенок морской волны, а русые волосы потемнели и стали каштановыми. «Олечка, но ведь у тебя зелёные глаза!» — «Конечно, Лёшик, а какие же ещё?» — «Как у Ледяной Девы». — «Нет, я не она». Он ещё всё время оглядывался — нет ли рядом девушки с глазами цвета морской волны? Девушки на кладбище были не только в могилах — воскресенье как-никак, но не ледяные. Обычные, мясо-молочной породы.
«Я не она». Без тени удивления. Так говорят о ком-то знакомом.
Поэтому сейчас он сидит под осыпающимся с неба октябрьским закатом на берегу Оки и, как последний идиот, готовится к ритуалу. Вдруг получится? А не получится — что ж, завтра его жизнь всё равно закончится, и они будут вместе.
Раз уж брякнул «тот самый друган» про стихию Воды, то и остальные три до кучи приплетём — чтобы, паче чаяния, не обиделись. В классическом порядке.
Он так и не смог решить, в какой стороне света лежит Вода. То ли север, то ли запад. Так что пусть будет строго северо-запад. Значит, берег реки должен идти с юго-запада на северо-восток. Теперь выкопаем параллельно берегу канавку и насыплем уголь — на юго-восток, как ему и подобает, простирается Огонь. Земля у нас тоже скорее южанка — по юго-западной стороне протянулась символическая насыпь, образуя третью сторону квадрата, перпендикулярную канавке и линии берега. Ну а Воздух и так везде, так почему бы ему не опочить на северо-восточной, воображаемой стороне?
Алексей полез в карман за зажигалкой и только тут заметил, что день кончается не в сумерках — в тумане. Туман накатывался с реки рулоном розоватого шёлка, и его нежные лапы уже начали баюкать оставленную метрах в двадцати машину.
«Не найду ведь потом сразу!» Он торопливо забросил лопату в багажник и вернулся к берегу. Фары включать не стал.
«Вот и дома!» С одной стороны зачаровывающе пляшет строчка огня, с другой — тихо звенит натянутой струной полоса воды. Туман выцвел и совсем поседел — день состарился, став вечером. Вечером третьего октября.
«Приди, Ледяная Дева, что от Воды. Приди, тот, что от Воздуха. Придите, Огонь и Земля. Простите невежду, не знающего ваших имён. Придите».
* * *
Он задремал лишь на мгновение — стоя. И так и не понял, почему проснулся и проснулся ли вообще. Лёгкие шаги? Всплеск волны? Взметнувшийся язык пламени? Дуновение ветра?
Туман по-прежнему нависал свинцовым сводом. Алексей отсутствующе смотрел на огонь и ждал. Ждал, что она появится — из огня? Идиот! Но развернуться к берегу всем корпусом он не успел.
— Воздухопроводчика вызывали?
— Что-что? — он невольно отшатнулся и чуть не упал от неожиданного голоса слева.
Самый обычный парень лет тридцати. Джинсы, светлая джинсовая куртка, умные серые глаза со смешливыми искорками. Смотрит с любопытной отстранённостью, слегка улыбается. И стоит — по воображаемую, «воздушную» сторону его самопального «квадрата Стихий».
— Основательный подход… — протянул «воздухопроводчик», разглядывая канавку и насыпь. — Так вызывали, сударь?
— Н-нет… вызывал…