Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
Христофор вздрогнул на мачте. И корабль ожил, зазвучал. Из преисподней трюмов понеслись сотни детских, заглушаемых деревянной обшивкой, голосов: Abena! Abena! Он думал: обыкновенные человеческие детские голоса, если не видеть…
Синьор Иуда угрожающе ступил к рабыне, щелкнул кнутом, но кто-то из надсмотрщиков остановил его: Иуда был неискусен, часто усердствовал, рассекал кожу на лицах и портил товар.
Прежде чем кто-либо успел что-то понять, негритянка молниеносно взнеслась на борт и с криком «АЬеnа!» слетела с «Бечаллы» прямо в море. Свободное, оно оборвало крик и равнодушно приняло ее…
Капитан долго еще орал и сам
Христофор спросил потом у Безносого, что это за слово кричала девчонка.
— Да имя это их, африканское. Может, это ее так звали, а может, щенка ее…
251
От лат. flagellans — «бичующий». Последователь фанатичной религиозной секты, считающей самобичевание средством к спасению души.
И Христофор с тревогой подумал: что, если у escravos все-таки могут быть души, как, видимо, есть свои имена?.. Несколько дней еще виделась на пустой палубе съежившаяся девчонка. Но вскоре забылась, — все вокруг вели себя так, словно все это было делом обычным, и Христофор уверился, что эти escraveiros, должно быть, знают какие-то неопровержимые доказательства нечеловеческой природы рабов, какие ему просто пока неизвестны, раз они так уверенно и спокойно делают свое дело. И он почувствовал себя лучше.
— Видишь, как оно бывает в нашем деле: зазевался надсмотрщик, допустил ошибку, и пара сотен реалов — рыбам на обед! А хороша была девка! Да ты не бойся, итальянец, в трюме достаточно еще тугих «коньос» на нашу долю! — подмигнул Безносый.
Караван прошел Лагош, и из-за мыса Сан-Винсенте показались три быстроходных нао, они явно шли наперехват: капитан флотилии бургундских корсаров был уверен, что из Африки этот португальский караван, кроме рабов, везет и золото. Может, так оно и было, Христофор не знал. Их «Бечалла» шла последней. Брызнули щепы: первое ядро разнесло корму, второе — основание мачты. Оглушенный Христофор почувствовал, как горько-соленая влага ворвалась в горло…
…Когда сознание вернулось, он понял, что сжимает мертвой хваткой весло.
…Желание выплыть, выжить — опустошило и без того оглушенную голову, спасительно вымыло из нее все мысли, кроме одной: «Только бы опять не беспамятство, тогда — конец!» Уже тише становились в ушах предсмертные вопли и треск рушащихся реев. Он сумел удержать и мокрое древко весла, и скользкий хвост уплывающего сознания.
Когда море требует жертвы, тело уже не слушается. Как во сне, когда нужно и хочешь бежать, а не можешь пошевелиться, так и здесь: руки и ноги становятся невыносимо тяжелыми, движения — все более медленными, пока их совсем не останавливает тяжелая mano de Neptuno — «Рука Нептуна». Об этом рассказывали на кораблях сумевшие вырваться из этой Руки счастливчики. И о том, что, идя ко дну, человек слышит пение, и знакомые голоса, и шум праздничной толпы, словно идет к людям.
Солнце сговорилось
— Ты только держись за весло, «крысенок», не отпускай!
— Прости меня, я ведь так и не похоронил тебя, Ксенос, и не отпели тебя, и гроба у тебя нет…
— Э, пустое! А все ж ушел я на дно, лежа на своей милой: «Пенелопа», ревнивица моя, так и не отпустила…
И откуда-то пугающе близко, над самым ухом, — другой, тонкий, словно детский голосок: «Ты свободен, Кристофорус. Свободен… И ждут острова и новое небо, и новая земля, и прежние уж не будут воспоминаемы…»
Если он доплывет, то родится заново. Эта соленая матка исторгнет его, слепого, оглушенного, нового.
«…Земля…» — дрожали черные губы.
Биографы Колумба не знают, как пришлось Христофору добираться от Лагоша до Лиссабона. Потому что сам кастильский адмирал не особенно об этом распространялся в своих мемуарах. И понять его можно.
Прокуратор Иудеи и другие действующие лица
Христофор услышал громкий хруст песка на зубах. К нему плыли какие-то огненные пятна. Зрение медленно возвращалось. Огненными пятнами оказались факелы. Он услышал женский смех, мужской говор. Освещенные факелами, в загробном мире Христофора встречали какие-то римляне, легионеры, важный господин, похожий на прокуратора Иудеи, — в блестящих латах и шлемах, какими их всех изображают в церквях, в сцене Распятия. Однако, кроме римлян, были тут и женщина-Ангел с огромными белыми крыльями, и Черт с внушительным, что корабельный руль, носом, и безбородый Мавр в гигантском тюрбане, и даже закутанная в запятнанный саван Смерть с сильно выщербленной, видавшей виды косой.
Самого Спасителя не было.
По ту сторону Добра и Зла берег оказался точно таким же, что и по эту, и песок хрустел на зубах так же. Пахло гнилыми водорослями и жженой паклей от факелов. Вдали то ли верещали цикады, то ли цокали какие-то птицы, то ли шумело в его голове. Вдруг к нему подбежал Черт и перевернул его на спину, и навис над ним своей расплывающейся мордой. Неподалеку зашелся в реве осел. «Вот он, ад…» — пронеслось в звенящей голове Христофора.
— Вы только посмотрите, какого hombre я нашел! — услышал он голос Врага рода человеческого над собой. — Двое — утопленники, а этот живой. Вот она, судьба человеческая! — орал черт по-кастильски. — Правду говорили в Лагоше днем на базаре: много кораблей сгорело у Сан-Винсенте. То ли пираты напали на кого, то ли еще какие дела. Мертвяков много вымыло.
— Воды! — прохрипел Христофор и попытался поднять голову. Ничего не получилось, и он опять уткнулся в сырой соленый песок. Его перевернули чьи-то руки, и факелы уже светили прямо над его лицом.
— Оставь его, Гералдо, еще опять ввяжемся в какую-нибудь историю, — прозвучал откуда-то женский голос, и над ним склонилась Женщина-Ангел. Христофор видел только, что над ним океанской волной колыхнулась пухлая грудь под белым полотном. Крылья сразу отошли на второй, труд-неразличимый план. Потом он почувствовал, что кто-то выворачивает его карманы.