Мишка, Серёга и я
Шрифт:
— Ну и пусть! Пусть! — чуть не плача, прошептал Синицын, поднимаясь на первую ступеньку. — Сами отвечать будете.
Я вдруг ужасно разозлился на себя. Какого дьявола, в самом деле! Не буду я таким трусом, как Синицын! Хватит, в конце концов, болтать насчет движения атомов и молекул! Сейчас я шагну к лестнице и полезу.
Подойдя к лестнице, я смело шагнул на обледенелую, скользкую ступеньку и сразу почувствовал, что моя решимость исчезла. Мне захотелось немного повременить.
— Хорошо, что во дворе никого нет. Правда?
— Ты полезешь или нет? — нетерпеливо спросил Серёга.
— Я лезу, — ответил я. — Разве ты не видишь? — И преодолел еще две ступеньки.
Так мы и стали подниматься. Я делал шаг или два, останавливался, глядя в стену перед собой (смотреть вниз я боялся), и что-нибудь говорил Серёге. Он не отвечал и продолжал карабкаться вверх. Когда я чувствовал, что его руки хватаются за ступеньки возле моего пояса, я говорил поспешно: «Лезу, лезу» — и делал следующий шаг.
Потом наверху начался приглушенный спор. Я поднял голову.
Костя Борисов уже был на балконе. Гуреев стоял еще на лестнице. Нагнувшись и держась одной рукой, он пытался отодрать ногу Синицына от ступеньки. Андрей пыхтел и не давался.
— Шагай сюда! — шипел на него Костя и похлопывал по широким каменным перилам балкона.
Наконец Гурееву удалось спихнуть ногу Синицына. Андрей судорожно шагнул мимо балкона и тихонько взвизгнул. Но Костя тут же поймал его ступню и прочно установил ее на перилах.
— Руку давай! — озабоченно скомандовал он (ногу Андрея, завоеванную с таким трудом, Кобра прижимал к перилам). — Сашка, ну чего ты?
— Не могу! — со злостью отозвался Гуреев, который пытался отодрать руку Синицына. — Сильный, черт!
— А ты ему пальцы ломай, — откуда-то снизу посоветовал Серёга.
— Кусается, сволочь! — пожаловался Гуреев.
— Пусти, — сказал мне Серёга и ловко, как ящерица, юркнул мимо меня.
— Не надо, не надо!.. — сквозь слезы шепотом повторял Андрей.
— У тебя ножа нет? — деловито спросил Серёга у Гуреева. — Чиркнуть по пальцам, сразу разожмет.
— Нету, — ответил Гуреев. — Может, его пощекотать? Он страх как щекотки боится.
— Еще свалится, — сказал Серёга. — Обожди, сейчас я его!
Поднявшись еще выше и устроившись над Синицыным, он ударил его по пальцам каблуком. Синицын завопил и разжал руку. Гуреев сейчас же подхватил ее и сунул в сторону Кости. Несколько секунд Андрей еще простоял распятым. Потом перестал сопротивляться. Через мгновение он уже был на балконе.
— Гарик, тебе помочь? — спросил сверху Серёга.
— Нет, я сам, — быстро отозвался я. При одной мысли об этой помощи
— Как хочешь, — с облегчением сказал Гуреев, и они с Серёгой один за другим перебрались на балкон.
Я остался один. Придвинувшись к краю лестницы, я посмотрел вниз. Земля была далеко. Почему-то она вдруг колыхнулась. Я зажмурил глаза и вцепился в лестницу.
Когда я осторожно открыл глаза, ребята уже толпились у стеклянной двери, которая вела с балкона в ярко освещенный зал. Синицын стоял позади и время от времени вздрагивал.
Мне стало так страшно, что я не мог даже позвать на помощь. У меня просто-напросто пропал голос. Представив себе во всех подробностях свою гибель, я так испугался, что неожиданно для себя завопил:
— Ребята! Дайте же руку!
Борисов оглянулся и, отстранив Синицына, подскочил к перилам.
— Прости, Гарька, — сказал он, протягивая мне руку. — Засмотрелся.
Не помню, как я перелез на балкон. Я действовал словно лунатик.
— Молодец! — сказал Борисов, когда я встал рядом с ним.
Я с упоением пробовал ногой прочный, каменный, толстый пол. Я был так счастлив, что даже забыл про секцию.
Серёга, который ждал момента, чтобы прокрасться в зал, оглянулся и жарко прошептал:
— Ребята, никто не смотрит! Айда!
Мы столпились у входа, и Серёга осторожно нажал плечом на дверь. Она была заперта.
VII
Мы поняли, что отрезаны от всего мира. Назад пути не было. До лестницы не смог бы дотянуться даже Серёга.
Мы словно очутились на дрейфующей льдине. С той только разницей, что у нас не было ни спальных мешков, ни палатки. У нас не было даже пальто: свое, чтобы оно не мешалось, Серёга закопал в сугроб перед тем, как лезть на лестницу. А наши остались в гардеробе.
Пока мы надеялись проникнуть в зал, никто не чувствовал холода. Теперь все мы стали отчаянно замерзать. Все сразу.
Синицын с ненавистью посмотрел на Серёгу и сказал, что он умирает от холода.
— К черту! — добавил он. — Я стучу.
О том, что можно постучать в балконную дверь, мы, конечно, сразу подумали. Но это сулило нам много неприятностей. Мы показали бы себя хулиганами и нарушителями порядка (во всяком случае, я со своим пионерским патрулем расценил бы это именно так). Нас отвели бы в милицию, оштрафовали, вызвали бы родителей, сообщили в школу. Впрочем, все это еще можно было бы пережить. Но стучать в нашем положении было все равно что кричать: «Караул! Помогите!» На это унижение никто, кроме Синицына, никогда не пошел бы.