Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений

Най Роберт

По-моему, любая порядочная жена или мать со мною согласится.

Правда, остальное все в этом письме было пусть и странное, но не до такой степени удивительное.

Разве наши тела — орудья?

Ну, что вы скажете?

Сумасшедший ли конец, не сумасшедший, а я годами хранила это чудное письмо в укладке за хлебницей в буфете.

Да вот беда: возьми да залезь туда как-то ночью крыса, ну и сожрала письмо.

Все жеваное, рваное — куда ж его хранить.

И как съела крыса то письмо, завела я себе для компании кошку.

Она у меня царица среди кошек.

Я назвала ее Египтянкой.

(Мистер

Шекспир, бывало, мне назло звал ее Клеопатрой [38] . Для краткости, говорил. Хотя, известно, вовсе это не короче.)

Теперь моя Египтянка уже в годах, а когда в соку была, вечно она котилась.

Никак, бывало, не уймется.

Окотится и помет свой помещает в шкафах, буфетах, в подполе, на креслах и в постелях.

Раз поместила не то чтоб такой уж грязный помет в постели у Сусанны с Джоном. Так Джон, сердечный, стал прямо сам не свой. Три недели потом не мог в своей постели спать, до того он ужасался.

38

Конечно, не назло. Ср. «Антоний и Клеопатра», акт 4, сц. 13, слова Антония, обращенные к Клеопатре: «Моя египтянка, я умираю».

Странные они, мужчины, если разобраться.

Иной раз как дети малые.

Египтянка у меня красавица, шерстка гладкая, как шелк, глаза блестят, да и мышей покуда прекрасно ловит.

Я за нее не взяла бы света белого, не то что чудного какого-то письма.

А всё и жаль, что нет у меня того письма.

Глава одиннадцатая

Чтение мыслей

В том письме мистера Шекспира полно было важной, непонятной болтовни про то, что нам кое-что надо отпраздновать, кроме его тридцатого деньрожденья.

И то сказать — чума утихла.

И я уже прослышала, что скоро снова откроются театры.

(Мне Томас Грин доложил. Рыжий Томас Грин, родня моему мужу, тогда судейский в «Среднем темпле» [39] , потом секретарь управы у нас в Стратфорде, теперь уж на покое.)

Еще мистер Шекспир упомянул в письме, что мистер Бербедж ему велел сочинить несколько пьес, уже от себя.

Комедий, он написал.

Однако мистер Шекспир не помянул ни словом, какое жалованье ему положат за эти комедии, истории, трагедии, и выдан ли задаток.

39

«Средний темпл» — один из четырех «Судебных иннов», то есть корпораций юристов, существующих с XIV века.

Да пусть бы и выпросил он у мистера Бербеджа задаток, все ж едва ль такой, чтобы сорить деньгами и справлять себе костюм, в каком теперь он щеголял.

Не говоря уже про этот итальянской моды плащ на моих плечах, нарядный, теплый.

Вдобавок наряд ну вовсе и не в духе был мистера Шекспира.

В жизни я не видела, чтоб мой супруг расхаживал таким франтом.

Я держала его под ручку, щупала ткань камзола и дивилась, откуда он взял такой.

Из каких таких, скажите мне, доходов мой

безработный муж разрядился в пух и прах?

Мистер Шекспир всегда угадывал прекрасно, о чем я думаю.

Просто уму непостижимо.

У меня аж мурашки, бывало, по спине бегут.

Раз, помню, раздумалась я об одной песне, и вдруг он ее завел.

Сперва решила, что про себя мурлыкала, пальцами мотив выстукивала, а он услышал да и подхватил.

Да нет, говорит, ничего он не слыхал.

Просто — знал и знал, что я держу эту мелодию в уме, и вся недолга.

В другой раз я овец считала, чтобы уснуть, а он мне вдруг: «Пятьдесят пять!»

Как, прости Господи, он догадался, что я овец считаю и, главное, до пятьдесят пятой именно до ярочки дошла, уж этого я не могу вам объяснить.

Натурального объяснения здесь даже быть не может.

Прямо хоть вообрази, будто белая тонкая косточка у меня во лбу прозрачной стала.

* * *

Ну вот, а в тот день, в день, про который мой рассказ, мы вышли из-под тени какой-то церкви со шпилем, папистской с виду, пошли своей дорогой, вышли на форменную свалку мусора под названьем (помню) Грейшез-стрит [40] , и тут мой супруг вдруг глянул на меня и говорит:

40

То есть Благодатная, Приятная (gracious) улица.

— Этот плащ. Мне подарили этот плащ. Я его не покупал.

Я решила пропустить это чтение в мыслях мимо ушей.

И так печально слишком, чего уж рассусоливать.

Как-никак лишний раз подтвердилось, что мистер Шекспир порою знал, о чем я думаю, а я-то никогда понятия не имела о том, что творится в его немыслимой башке.

Тоска такая, что не сказать словами.

Ну, а насчет плаща, который ему подарили: известно, мне стало любопытно, кто подарил. Но не с руки мне было выдавать мистеру Шекспиру свой интерес.

А потому:

— Понятно, — я только и сказала.

Мистер Шекспир улыбнулся.

— Едва ль тебе понятно, — говорит. — Позволь, я тебе объясню. Насчет сравненья с летним днем. Я пошутил.

— О, тогда тем более спасибочки. Премного вас благодарим.

— Нет, нет, — сказал мистер Шекспир. — Ты не сердись. Я над самим собой шутил. Поверь. «Могу ль тебя сравнить я с летним днем»… Я сам себя цитировал. Кое-что из написанного. Сонет. Вдруг всплыла в памяти первая строка, когда мы стояли с тобой на Лондонском мосту. Я написал этот сонет, кой-кого сравнивая с летним днем. И лицо, которому я посвятил сонет, мне подарило этот плащ.

Новая новость. Секунды две я над нею думала.

И плащ этот уже не радовал.

Так и тянуло его скинуть — да лучше я иззябну.

Про свои чувства, ясное дело, я ему ни слова.

Сказала только:

— Очень хороший должен быть сонет.

— Почему? — мистер Шекспир удивился.

— Уж очень плащ хороший.

Мой муж пожал плечами.

— Сонет как сонет, пожалуй, что и недурной, — говорит. — Случалось мне писать и лучше.

Глава двенадцатая

Вспышки