Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Шрифт:
Так или иначе, мистер Шекспир весь от радости растаял, а потом призадумался, когда я сказала эти слова, что, мол, я ненавижу, когда ты притворяешься, но не тебя я ненавижу.
Потом вдруг стал ходить, и так полчаса целых, а то и дольше — все ходит взад-вперед и под нос себе жужжит.
И до того увлекся, что вовсе забыл про поцелуи и про все про то, чего он только что так домогался.
А как пришел снова в Хьюленд на нашу ферму, смотрю: подает мне сонет, какой на этот случай он сочинил:
С уст,44
Перевод А. Финкеля. (Перевод этот выбран не потому, что кажется нам лучшим, а по необходимости на него ссылаться в тексте: словесно он все-таки несколько ближе).
Позвольте разъяснить иным читателям, непривычным к загадкам, какие встречаются в поэзии.
В строчке первой он имеет в виду, что у меня хороший рот.
В строчке седьмой он имеет в виду мою доброту.
Дальше, в строчках с девятой и сплошь до четырнадцатой, он имеет в виду, что от моих добрых слов, от моего разъяснения: «не тебя», все для него переменилось, будто было темно и стало вдруг светло.
Все ловко очень и умело сказано, но как-то иногда уж чересчур смешно, и непонятно, почему, ни за что ни про что, бедняжку ночь, куда нам без нее, надо «с небес свергать в ад» (строчка двенадцатая), будто бы она дьявол, Люцифер, денница какая-то.
Правда, такая болтовня, по-моему, в поэзии дело самое обыкновенное.
Не стану оправдывать такие вещи.
Самой не нравится.
Еще мистер Шекспир мне толковал, что сонетом этим он меня увековечил и все теперь поймут, что он написан про меня [45] .
Хотя не очень-то я поняла.
Да, ловко, ничего не скажешь.
Прямо, обезьяньи штуки.
Жаль, обезьян я не люблю.
Еще мистер Шекспир хвалился:
45
Далее идут рассуждения об игре слов (отраженной в примечании 43), но переводчику приходится их опустить.
— Когда-то кто-то прочтет этот сонет, и он узнает, какая ты была, что ты говорила, что ты делала, та, кого я любил!
Ну, может, и правда.
И
Да вот ведь какая с ней еще беда, с поэзией. Если только поэты не тешат себя, играясь со словами, сразу им с будущими поколениями надо заигрывать.
Уж сколько времени убьют на то, чтоб любоваться собственной душой. Ну, а после подавай им обожателей в потомстве, и нарочно про непонятное они толкуют, чтоб было лестно тем читателям: какие умные, своим умом дошли.
Поэтам стихи нужны, главное, как зеркало, а потом уж как укладка, чтоб клад сберегать — собственный свой ум.
А? Разве не права я?
То-то.
Ох, самой даже тошно.
Да ладно, как-никак, а по моему рассказу вы поймете, что мистер Шекспир тогда уже поднаторел в своем писании сонетов.
И пока мы ковыляли под дождем я, известно, все голову ломала, с чего это он снова взялся за свои сонеты в Лондоне.
Сонеты ведь он свои затеял, чтоб складно, в четырнадцати строчках, улаживать все нелады, каких спервоначалу много было в нашей жизни.
Небось вообразил, что вставит он любую нашу ссору в сонет с куплетом на конце, и сразу все зло уйдет, и снова будет тишь да гладь.
Что ж, и очень даже мило, и вреда от этого не было большого, но оставался один вопрос:
С кем мистер Шекспир теперь-то старался нелады уладить?
Читатель, меня разбирало любопытство.
Читатель, мне было интересно.
Читатель, я вся измаялась.
Но я уже слегка промокла, а потому ни слова не сказала.
Глава шестнадцатая
Вишня
Мистер Шекспир тоже слегка промок, но ему, кажется, на это было наплевать.
У моего промокшего супруга был даже веселый вид.
Как будто бы он рад, что покаялся насчет писания сонетов, душу облегчил.
Как будто бы червя из кишок он своих вынул, какой их ядом отравлял.
Румянец побледнел.
Схлынул с щек.
Скоро мистер Шекспир опять стал прежний. Лицо стало такое, как всегда.
Я искоса заглядывала в это лицо, пока мы шли.
И вот что я увидела:
У мистера Шекспира было открытое лицо, хотя в глазах мелькала то и дело лисья хитрость.
Черты были твердые, но тонкие черты.
Брови светлые и низко над глазами.
Лоб в залысинах.
И легкие пушистые усы, бородка под губой, над сильным, гладким подбородком.
На левой щеке родинка.
Самой приметной его чертой был, известное дело, нос, прямой и твердый, а в ноздрях широкий.
Оно было продолговатое, его лицо, и карие глаза блуждали хитро туда-сюда, но, как на тебе остановятся, пронзят тебя насквозь.
И сразу видно по лицу, что выпить не дурак.
Сын своего папаши — и лицо такое.
Капли стекали по лицу мистера Шекспира, и мы с ним поспешали под этим ливнем.
То и дело, я заметила, он высовывал язык, пробовал на вкус дождевые капли.
И вид у него был такой, я говорю, как будто, передо мною душу облегчив, он весь очистился, как дождичком промылся.
Мы пошли быстрее и примолкли.
Потом мистер Шекспир окликнул уличную торговку.
Вынул из камзола туго набитый кошель и купил мне горстку вишни.