Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений
Шрифт:
Что ж, и на том спасибо.
Как говорится, не подарок дорог, а внимание, заботливость: догадался, муженек, что мне пора покушать.
Оно конечно, да только вишня…
Мне вишни мало было, должна я вам признаться.
Мне бы не повредило заячье рагу, мне бы пирога с бараниной горяченького, с пылу с жару!
Помнится, дождь серебрил мой плащ гороховый и эту краснорожую торговку.
Она была, как мой супруг, вот когда давеча он весь краской залился, — будто заразу подхватила.
Так и запомнилось: дождь льет средь звонниц
Ну, отведала я одну.
Вишня отдавала Лондоном и этой бабой.
Не по душе пришелся мне тот вкус.
Мне не понравилось, чем вишня отдавала.
И я решилась поговорить начистоту с мистером Шекспиром.
— Сонеты, — говорю.
— Ну да, — ответил он. — Сонеты.
— И много ль ты их насочинял? — спрашиваю.
Мой супруг нахмурился.
Я заметила в его глазах презрение ко мне, убогой, что я хочу их счесть.
Но не из одной своей страсти к счету я это знать хотела.
Мистер Шекспир вздохнул.
— Теперь, должно быть, я написал уж больше ста, — сказал, но как-то вяло.
— Скажите, — я говорю.
— Да, — сказал мистер Шекспир. — Цикл, сто сонетов с лишним.
— Ну-ну, — я говорю.
Вишни этой я уже не ела.
Не хотелось мне больше эту вишню есть.
Я, известно, все еще голодная была.
Мне бы чего вкусного, горяченького.
Даже от рубца говяжьего на худой конец я бы не отказалась.
Ну, а за колбасу свиную прямо убила бы кого. Только на вишню эту глаза бы мои больше не глядели.
Глава семнадцатая
Муравей и перчатка
Чудно, как может еда какая-нибудь вдруг опротиветь, да?
Помню, раз как-то ела я ну прямо бесподобные, меленькие такие грушки.
Желтые, кругленькие, твердые, вкусные, пальчики оближешь, и кожурка тоненькая, зернышки черные, как агат.
Сперва выну стерженек, прямой, тоненький, из каждой грушки и обсасываю.
Стерженек этот, он кислил, а сама груша была до того уж сладкая.
И потом каждую грушу мигом я съедала, всю, со всем нутром.
Кажется, штук шесть подряд я так их скушала, полдюжины сладких желтых груш, сочных, вкуснеющих, и принялась было за седьмую, последнюю в корзинке, как вдруг замечаю, что в нее влез муравей.
Так и вижу до сих пор: круглая дырочка, по краю как перцем обсыпана, куда муравей заполз.
Ну, и в рот мне не полезла последняя та груша.
И больше уж тех мелких желтых грушек в жизни я не ела.
Не то чтоб отвращенье.
А просто про каждую такую грушу думалось, вдруг тоже она домик для муравья.
Другой раз, помню, чудесный рыбный пирог я испекла.
Всю ночь-то он мне снился, все утро я его лепила, после обеда все его пекла.
И вот, когда пора
Мелочь, кажется, а вовсе кушать уж не было охоты.
А было вот что.
Сперва влетела на кухню ко мне муха, жужжит, жужжит, спасу нет, а потом в старом плаще — на задней двери он, на гвозде висел, — в кармане у мистера Шекспира вдруг я нашла перчатку — прекрасную перчатку, тонкой кожи, и две черные пуговки на запястке.
Незнамо сколько лет, видно, в кармане пролежала.
Стою я, прижала к щеке эту тонкую перчатку и чую запах своего супруга.
Ну, а потом ту муху перчаткой этой и пристукнула.
А на пирог на собственный потом даже глядеть мне стало тошно.
Сама не знаю, уж почему, но только глаза бы мои не глядели на мой рыбный пирог.
Так мне хотелось покушать этого пирога. А потом, как нашла ту тонкую перчатку да пристукнула той перчаткой муху, оказалось, что кусок мне в горло не лезет.
Суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом (Притчи, 30, 8).
Мистер Шекспир уродился с бедной, слабой головою по части питья [46] .
Он лежал между двух серебряных шандалов. Я обняла его за шею.
46
«Отелло», акт 2, сц. 3. Слова Кассио в ответ на уговоры Яго, старающегося его споить: «Мне пить нельзя, я уродился с бедной слабой головой по части питья».
Он улыбнулся.
— Виси, как плод, — он мне сказал. — Виси, как плод, душа моя, на этом дереве, покуда не погибло [47] .
Может, подумал, что стоит он.
И вдруг все лицо его погасло.
И вот опять я удивляюсь.
Но может, просто так уж устроен человек?
Глава восемнадцатая
Не она
А потом дождь перестал, я помню это.
Кончился апрельский ливень.
47
«Цимбеллин», акт 5, сц. 5. Слова Постума.
Дождь кончился почти сразу же, как мне расхотелось кушать ту лондонскую вишню.
Заиграла музыка и прошлась мимо нас по улице.
Две флейты, четыре скрипки, гобой, виола и еще один паренек в бомбардой.
И все за главным за своим идут послушно так, как цыплятки за курицей.
Я захлопала в ладоши, стала слушать. Но моему супругу, кажется, хотелось поскорей уйти.
Я удивилась. Он слушать музыку всегда любил.
Протопали те музыканты мимо, свернули за угол, и уж тогда мы тоже снова медленно пошли.