Мистер Ивнинг
Шрифт:
Хотя еду принесли для всех сидевших в разных местах огромной комнаты, то есть для Перл, миссис Оуэнс и мистера Ивнинга, отведала ее лишь Перл. Утопавший в подушках мистер Ивнинг уставился в одну точку и, во всяком случае, не смотрел на еду. Миссис Оуэнс, не обращая внимания на собственное блюдо (какую-то жареную дичь), достала из складок маркизетового платья усыпанный драгоценностями лорнет и принялась громко, монотонно зачитывать список редких антикварных вещиц, умышленно начав с неких часов из позолоченной бронзы, что заставило мистера Ивнинга воскликнуть:
— Будьте добры, не читайте больше, пока я обедаю! — хоть он и не съел ни кусочка.
Миссис Оуэнс положила бумагу, обмахнулась ею, точно веером, и, спрятав лорнет,
Миссис Оуэнс склонилась над мистером Ив-нингом, точно врач, и он закрыл глаза. Исходивший от ее груди аромат воскрешал в памяти благоухание приморских садов.
— Вся наша совместная жизнь, — начала она, будто во сне, — несомненно, должна была свестись к перечислению предметов имущества. Во всяком случае, так я себе представляла… Я думала, вы проявите внимательность. Я достала эти специальные очки, — она легко коснулась лорнета, — и рассчитывала, что буду читать вам, раз уж больше не читаю себе самой. Признаться, я надеялась, что, поднимая изредка глаза от бумаги, смогу отдохнуть, задержав взгляд на ваших прекрасных чертах… Если вы намерены лишить меня этого удовольствия, дорогой мистер Ивнинг, так и скажите, мы примем новые меры и займемся новыми приготовлениями, — тут она оперлась рукой на кровать, словно проверяя ее на прочность. — Не думаю, что даже столь плохой наблюдатель и безразличный гость, как вы, мог не заметить колоссального оживления, суеты и подготовки — подлинной метаморфозы, вызванной вашим прибытием. Попомните мои слова: я готова сделать для вас еще больше, но если мне суждено лишиться простой и, можно сказать, единственной отрады — чтения списка бесценных реликвий, при котором я время от времени могла бы задерживать на вас взгляд, так и скажите, но тогда прошу извинить меня и позволить мне уйти из собственного дома.
В этот наиболее драматический момент своей жизни никогда не отличавшийся ораторскими способностями мистер Ивнинг сумел лишь схватить гибкую, украшенную драгоценностями кисть миссис Оуэнс шершавой потрескавшейся рукой и, прижав ее палец к своему лицу, вскрикнуть:
— Нет!
— Что — нет? — отдернув ладонь, спросила она, но вместе с тем едва заметно улыбнулась от удовольствия.
Приподнявшись над горой подушек, он с трудом вымолвил:
— А как же мои дела там? — и наобум показал в ту сторону, где, по его представлениям, находилась его контора.
Миссис Оуэнс покачала головой:
— Чем бы вы там ни занимались, мистер Ивнинг, — она посмотрела на него с презрением, — лучше заменить «там» на «здесь», сэр. Так вот, сейчас у вас гораздо больше дел, чем когда-либо в каком-то другом месте… Это ваш дом! — воскликнула она и, выйдя из себя, добавила: — Ваша работа — здесь, и только здесь!
— Неужели я так серьезно болен? — обратился он к продолжавшей ужинать Перл.
Перл повернулась за распоряжениями к сестре.
— Не знаю, как можно быть столь эгоцентричным и называть незначительное расстройство мочеиспускания болезнью, — миссис Оуэнс повысила голос, — особенно после того, как мы подготовили этот список, — она постучала лорнетом по описи антиквариата, — нельзя же быть таким тупицей, чтобы не понимать: в один прекрасный день все это станет вашим!
Миссис Оуэнс встала и вперила в него взор.
Взгляд мистера Ивнинга упал капельным шариком на пол, где, словно одушевленные существа, лежали дотоле им не замеченные недоступные двусторонние ковры из крашеной пряжи. Он беззастенчиво расплакался, миссис Оуэнс сдержала ухмылку.
Он медленно вытер глаза поданной ею салфеткой.
— Если бы вам хватило приличия хотя бы сделать вид, будто вы пьете кофе, вы рассмотрели бы свою чашку, — сказала она. — Да-да, — вздохнула миссис Оуэнс, изучая сбитого с толку мистера Ив-нинга, который вдруг обнаружил у самого кончика своего пальца чашку 1910 года с ручной росписью, не замеченную им раньше, как и двусторонние ковры. — Да-да, — продолжала миссис
— Мой дорогой мистер Ивнинг, — сказала миссис Оуэнс, чей тон после исчезновения Перл заметно изменился.
Он поставил чашку 1910 года — возможно, потому, что немыслимо пить из такой уникальной, столь хрупкой вещи, способной треснуть от одного прикосновения губ.
— Теперь вы уже не сможете уйти из моей жизни, — миссис Оуэнс неуверенно протянула ему руку.
Он решил, что у нее вставные зубы — слишком уж роскошные для настоящих, но она и вся вдруг стала роскошной, от нее вновь хлынул целый поток диких ароматов: жимолость, жасмин, какие-то безымянные цветы — одни духи сменялись в дурманящей последовательности другими, столь же разнообразными, как ее бесценные реликвии.
— Дорогой мистер Ивнинг, зима способна отзывчиво вознаградить даже южанина, ну а моя кровь, повторюсь, не склонна к разрежению, — тут она откинула одеяло до самых его ступней. Их длина и прекрасное строение голого подъема ног вызвали у нее минутное колебание. — Я убеждена, — заговорила она твердо, сунув ледяную ладонь под верхнюю часть пижамы и оставив на его груди, будто на веки вечные, — что ваше тело радует взор везде.
Мистер Ивнинг на секунду застучал зубами, видя, как стремительно опускается ее голова, но та просто легла ему на грудь. Он подумал, что рискует подхватить страшную простуду, но, услыхав голос миссис Оуэнс, не шелохнулся:
— Когда я уйду, все это станет вашим, и взамен я прошу лишь одного, мистер Ивнинг: чтобы отныне все дни были четвергами.
Он не понял, как это случилось: то ли вошел слуга, то ли все проделали с проворством колибри ее руки, но он лежал, в чем мать родила, на кровати, наконец-то подходившей ему по длине и позволявшей увидеть, что он и впрямь необыкновенно высокий молодой человек.
ВЕЧЕРИНКА У ЛИЛИ
перев. В. Нугатова
Когда Хобарт вошел в дверь «Домашней столовой Кроуфорда», его взгляд сразу упал на Лили, которая сидела одна за большим дальним столом и поглощала кусок торта.
— Лили! Ничего не говори! Ты должна быть в Чикаго! — воскликнул он.
— Кому это я должна? — Лили выронила вилку, и та мгновенно вонзилась в торт.
— Да будь я проклят, если… — промямлил Хобарт, выдвигая стул из-под стола, и без приглашения сел. — Все решили, что ты уехала к Эдварду.
— Эдвард! Да я бы ни за что в жизни к нему не уехала. И, по-моему, ты об этом знаешь! — Лили никогда не проявляла свой гнев открыто, и хотя сейчас она сердилась, это вовсе не мешало ей лакомиться тортом.
— Ну, Лили, тебя же не было, вот мы и подумали, что ты уехала в Чикаго.
— Я отдала твоему брату Эдварду два лучших года своей жизни, — Лили говорила очень сухо, словно давая повторные показания в суде. — И не собираюсь искать его, чтобы еще раз получить то же самое. Возможно, ты и забыл, что я от него получила, но я-то помню.
— Но где ты была, Лили?.. Мы все обыскались! — Хобарт упрямо гнул свое.
— К твоему сведению, Хобарт, все это время я была здесь, — при этом она слегка рассеянно изучала его рот. — Но что касается твоего братца Эдварда Старра, — продолжила Лили и замолчала, по-прежнему рассматривая его рот, словно обнаружила там какой-то изъян, дотоле ускользавший от внимания. — Что же касается Эдварда, — повторила она, а затем остановилась и осторожно стукнула вилкой по тарелке, — могу тебе признаться, что он — самая жалкая пародия на мужа. Если помнишь, он ушел от меня к другой, и по его недосмотру умер мой малютка… Потому я не желаю оглядываться на Эдварда и не собираюсь ворошить былое ни в каком Чикаго.