Мистер Уайлдер и я

Коу Джонатан

Он так мило и красиво за мной ухаживал. Я была в массовке на «Потерянном уик-энде» — в одной из сцен можно увидеть мое левое предплечье, — и во время съемок он пару раз приглашал меня на свидание. Но тогда личная жизнь Билли была ужасно запутанной. Он был по-прежнему женат, и у него был роман с кем-то еще и еще… пожалуй, не стану утомлять вас подробностями. Его звезда уже восходила, и когда на предыдущую его картину народ валом повалил, он стал буквально нарасхват, понимаете? Ничто так не улучшает вашу сексуальную жизнь, как успех, и в одночасье все захотели быть с ним. Естественно, я знала, что происходит, и не сказать чтобы особо страдала по этому поводу, но почему-то… я ему нравилась. Не спрашивайте почему, просто так случилось. Я ему нравилась. Сперва, не считая тех редких свиданий, между нами ничего не было, но потом я поехала в турне с оркестром Дорси и после выступлений чувствовала себя такой одинокой ночами в гостиничном номере, да еще и в захолустном городишке, иногда в

Альбукерке или Тулсе, например, — и мне было крайне нужно с кем-нибудь поговорить, чтобы не ощущать себя совсем уж брошенной в пустыне, и как-то само собой получилось, что я начала звонить Билли. Представляете? Я могла бы звонить маме, родственникам, подружкам, наконец, но я звонила самому успешному молодому режиссеру Голливуда. Посреди ночи. А он пребывал в самом разгаре съемок нового фильма. И знаете, что самое странное? Он отвечал. Каждый раз. Даже когда я будила его в три часа ночи, выдергивая из глубокого сна. Он всегда отвечал. И всегда казалось, что он рад моему звонку, и разговаривал он со мной столько, сколько мне было нужно. Думаю, я просто млела от его голоса. От его забавного австрийского акцента. Кстати, Билли всегда меня забавлял. Всегда говорил что-нибудь ужасно смешное. Он любил подшучивать надо мной по той причине, что я родилась и выросла в старом Лос-Анджелесе. «Одри, — говорил он, — я бы целовал землю, по которой ты ступала, если бы ты только происходила из района почище». Шутки у него не переводились. То же самое несколько лет назад, когда он снимал картину в Париже и я попросила его купить биде для нашей ванной, и он телеграфировал в ответ: «Невозможно раздобыть биде — предлагаю делать стойку на руках под душем». Ей-богу, ну как можно не любить человека, который шлет тебе такие телеграммы? Из всех свадеб, на которых я присутствовала, наша была самой диковинной. Но и самой потрясающей, по-моему. Дело было в Неваде. В малюсеньком городке под названием Минден. Вы когда-нибудь о таком слыхали? Нет, и я тоже. Как и Билли, насколько я знаю. Но мы путешествовали на машине, и вдруг он остановился там и говорит: «Отличное место для свадьбы, лучше не найти». Кольцо для меня он купил заранее в ювелирной лавочке на бульваре Вентура в Энсино^[45], широким жестом выложив за него целых семнадцать долларов и пятьдесят центов. И гляньте, я до сих пор его ношу. — Она показала нам руку с колечком. — Я не взяла с собой платья, ничего не взяла, годившегося для свадьбы. С чего бы? Откуда я могла знать, к чему надо готовиться. Замуж я выходила в старых синих джинсах, с банданой на голове. Ну и что? Какая разница, что на тебе надето. Главное, кого ты в мужья берешь.

Так что пусть мы с Билли и очень разные люди, один из нас — гениальный творец, тогда как другая… ну совсем не творческая личность, но поверьте, нет на свете человека, который понимал бы его лучше, чем я. Если по Ици видно, насколько ему не по себе, то Билли держится как ни в чем не бывало, но в глубине души он знает — с некоторых пор знает, — что срок в кино ему уже отмерен. Он больше не король Голливуда, и не вчера он лишился этого титула, а изрядно раньше, и прежней славы ему уже никогда не вкусить. Как-то утром, пару лет назад, он, позавтракав на балконе, продолжал сидеть на свежем воздухе с чашкой кофе, листая киножурнал, и там была статья о Спилберге, о пресловутых «Челюстях», о том, какую чертову прорву денег принес этот фильм киностудии. Прочитав статью, он отложил журнал в сторону и просто сидел, глядя на панораму города. Я спросила его, о чем он думает, — обычно такой вопрос приводит Билли в бешенство, но на этот раз он не рявкнул на меня и даже не шелохнулся, только коротко улыбнулся и сказал: «О чем я думаю? О всякой ерунде. Думаю, я был Стивеном Спилбергом… когда-то».

Одри замолчала, и в наступившей тишине только один звук достигал наших ушей: на пляже плакал чем-то расстроенный ребенок, совсем крохотный, едва научившийся ходить. Маман! Мамам! — снова и снова выкрикивал он. Плач малыша был для меня как острый нож. Я всегда так реагирую на эти звуки. И до сих пор, когда я слышу детский плач, мне хочется немедленно утешить ребенка.

— То есть вы полагаете, — сказала я, когда до меня более-менее дошел смысл рассказа Одри, — что персонаж мистера Холдена в фильме — двойник мистера Уайлдера.

— Ну, это же ясно как день, — пожала плечами Барбара. — Даже имя персонажа звучит очень похоже на Билли Уайлдер. И он носит точно такую же шляпу, как у Билли, почти в каждой сцене.

Я почувствовала себя законченной тупицей — как я раньше не сообразила?!

— Но если бы дело было только в персонаже Холдена, — сказала Одри, — они бы сейчас снимали комедию, к вящей радости Ици. Билли же видит эту картину трагедией. Трагедией людей, некогда достигших невиданных высот, но их победы остались в прошлом. Фильм не о Барри Детвайлере. Он здесь лицо второстепенное. Фильм о Федоре. Трагическая героиня — она. И с ней Билли себя идентифицирует. Вот почему ему захотелось снять эту картину.

* * *

Билли, Ици и их жены задержались в Шербуре на

несколько дней, художник-постановщик картины мистер Траунер пригласил их погостить в его доме на окраине города. Наутро после прогулки с Одри и Барбарой я поездом вернулась в Париж.

День летел за днем с неумолимой скоростью. Съемки фильма подходили к концу. Жаль, что я тогда не вела дневник, потому что многое, случившееся в тот месяц, в мой долгий жаркий парижский август, ныне позабылось, исчезло в мареве ненадежной памяти. Помню, как я блаженствовала в номере отеля «Рафаэль» и восхищалась шиком и блеском киностудии «Булонь», где проходили последние съемки в интерьере. И наоборот, Ици то и дело ворчал: отель загибается, а киностудия ветшает. Барбара улетела домой, без нее Ици опять загрустил и занервничал. Одри тоже уехала, но ни бодрость духа, ни хорошее настроение не изменили мистеру Уайлдеру.

Каждый день приближал момент, которого я так страшилась, — когда отснимут последнюю сцену, упакуют аппаратуру и всех нас отправят по домам. Однако незадолго до окончания съемок, на выходных, в отеле неожиданно объявился некий молодой человек. Мэтью.

Признаться, с нашей последней встречи на пляже в Нидри я не часто о нем вспоминала. Наверное, это покажется странным, ведь, бесспорно, вечеринка на пляже и наш первый поцелуй перед рассветом были для меня событиями новыми и необычайными; в первые дни в Мюнхене Мэтью снился мне постоянно, и я подумывала, не спросить ли у его матери, как с ним связаться. Но по натуре (как, вероятно, вы уже догадались) я человек скорее рассудительный, нежели романтичный, и со временем мне стало казаться, что я была просто-напросто околдована морем, пляжем, тамошней атмосферой — и парнем, конечно, — а когда чары рассеялись, оставив по себе смутное воспоминание, и когда мне пришлось приноравливаться к новым обязанностям и иному ритму жизни в Германии, о Мэтью я вспоминала все реже и реже. Не стану отрицать, чувства, что пробудила во мне та ночь, не выветрились полностью, но изредка давали о себе знать сладостным или, точнее, горько-сладким послевкусием, однако особого волнения это у меня не вызывало. Иногда ранним утром это послевкусие вдруг обострялось либо внезапно проявлялось в рабочие часы, отвлекая от очередного административного документа на мимолетные, но яркие видения восхода над Мадури или ладони Мэтью на моей груди. Но подобное случалось крайне редко. И я говорила себе, что это была лишь обычная подростковая влюбленность (тогда я еще считала себя подростком) и пора бы мне уже повзрослеть, то есть выкинуть из головы Мэтью и двигаться дальше.

Мудрое решение. Но оно нисколько не помогло, когда в пятницу вечером, ближе к концу последнего рабочего месяца, в холле отеля мой взгляд уткнулся в Мэтью — он регистрировался в «Рафаэле».

Знаете, как оно бывает: сердце то выпрыгивает из груди, то уходит в пятки, ноги ватные. Все по шаблону, и все совершенно спонтанно. Я помедлила, пытаясь успокоиться, — к счастью, Мэтью был занят, расписываясь в журнале постояльцев и показывая свой паспорт, — прежде чем подойти к нему сзади и побарабанить пальцами по его плечу.

— Мэтью? — пролепетала я.

Он повернулся ко мне лицом и расплылся в улыбке: — Калли! Я собирался тебе позвонить. Сразу, как войду в свой номер.

— Ты только что приехал?

— Приземлился днем в Шарле де Голле.

— Надолго ты сюда?

— На три ночи.

Он обнял меня, крепко обнял и поцеловал. Думаю, поцелуй был нацелен на мои губы, но я вдруг отвернулась, и поцелуй угодил мне в щеку. Полагаю, я не была уверена, что готова продолжить ровно с того места, на котором мы расстались.

Вечер у него был занят, он ужинал с матерью, а я должна была к следующему дню сделать кое-какую работу для Ици, и таким образом мы почти не виделись до субботы, когда после рабочего дня отправились ужинать в ресторан рядом с недавно открывшимся Центром Помпиду. Солнце клонилось к закату, но было тепло, и мы расположились за столиком на улице. Мэтью был чрезвычайно словоохотлив. Казалось, он изменился с нашей последней встречи в Греции — стал увереннее в себе, раскованнее, а его самооценка, и прежде не заниженная, еще немного повысилась. Его взяли в киношколу, и хотя он пока не приступил к занятиям, начинавшимся в августе, Мэтью уже строил грандиозные планы, рассказывая о фильмах, которые он снимет в грядущие годы. Моя уверенность в себе тоже подросла за последнее время, и, боюсь, к его идеям я отнеслась не очень серьезно, вопреки его ожиданиям (поведай он о своих намерениях на борту самолета, летевшего из Корфу в Актион, когда мы только познакомились, тогда я бы преисполнилась безмерного восхищения).

— Настала пора снимать фильмы о мире, в котором мы живем, о реальности, что нас окружает, — говорил он. — Не знаю, как у вас в Греции, но в Британии киноиндустрия курам на смех. Мы только и делаем, что снимаем комедии о влюбленных парочках и убогие ужастики на потребу публики. Фильм должен быть чем-то большим. Моральный долг режиссера — показать, как в зеркале, общество, в котором мы живем.

Аналогию с зеркалом он использовал не впервые. Я об этом помнила, а он, вероятно, забыл. И все же, пусть я теперь и понимала, что его теории не слишком оригинальны, пафос первооткрывателя, сквозивший в его голосе, меня растрогал. Захотелось даже потянуться через стол и поцеловать Мэтью. Но пока я удерживалась от соблазна.