Мистерия, именуемая Жизнь
Шрифт:
Портос почесал голову, вздохнул и пробормотал:
— Что ж, тогда пойду доделывать свои дела.
— У вас манжеты в чернилах, друг мой, — добродушно сказал Арамис, — Вы, видимо, что-то писали?
Портос опять вздохнул.
— Вот уж мука мученическая! Каллиграф из меня никакой, равно как и писатель. Я штук пять перьев изгрыз, пока… Впрочем, об этом потом… Аппетит разыгрался зверский, как это у меня всегда бывает после умственной и письменной работы… Я все дивился, как это вы в юности ухитрялись писать такие длинные занудные… я хотел сказать,
Дон Энрике улыбнулся сквозь слезы.
— Ребячество, — сказал Арамис снисходительно, — Мой жанр — проповеди, в соответствии с саном. И другие вещи, более серьезные, нежели юношеские поэмы.
— Не сомневаюсь, господин Д'Эрбле, что пером вы так же виртуозно владеете, как и шпагой, — любезно сказал дон Энрике.
— О да! — влез Портос, — Вы совершенно правы, дон Энрике! Не скромничайте, дорогой Арамис, это ведь так! И не только Арамис, все наши! Вот если бы вы только одним глазком заглянули в Атосовы «Мемуары»! Я не большой любитель чтения, хотя собрал изрядную библиотеку, но начнешь читать — не оторвешься! Я даже о еде забыл, когда читал… А чтобы Я забыл о еде — ну, вы понимаете…
— Если вы, ВЫ (!) забыли о ЕДЕ, читая «Мемуары» господина де Ла Фера, — это действительно нечто экстраординарное! — заметил дон Энрике с улыбкой, — А «Мемуары» Д'Артаньяна, они существуют?
Портос громко захохотал.
— Существуют, существуют! Как же не существуют! Но гасконец — не Атос, он там такого понаписал! Всем досталось! Бедный Арамис! Помните, некая дуэль, на которую вы пошли, приняв слабительного? А бабенка Атоса, с которой он развлекался, несмотря на рану, угрожавшую его жизни, и мы еле-еле ее отвадили — понимаете, кабальеро, речь идет о смазливой бабенке, а не о ране и не о жизни нашего дорогого Атоса? [7]
7
Портос пересказывает эпизоды из исторических «Мемуаров», приписываемых Д'Артаньяну, которые послужили А. Дюма исходным материалом для "Трех мушкетеров".
— Понимаю, — сказал дон Энрике, — Не такой тупой, как вам кажется. Значит, и гасконец "Мемуары пишет"? Когда это вы все успеваете?
— Впрочем, мне он читал самое начало — времена Ришелье. Но я пошел! К обеду подтянусь.
— Подтягивайтесь, Портос, подтягивайтесь.
Портос удалился.
— Держите себя в руках, черт возьми! — сказал Арамис.
Дон Энрике положил локти на стол, закрыв лицо руками. Арамис обнял испанца:
— Держитесь, дон Энрике, будьте мужчиной!
Дон Энрике пристально посмотрел на Арамиса.
— Арамис! — сказал он, — А ведь мы с вами подумали об одном и том же, когда вошел Портос.
Арамис изо всех сил старался владеть своей мимикой.
— Вы не ребенок и не женщина, чтобы заливаться слезами, — сказал он.
— Разве мужчины совсем никогда не плачут? — спросил дон Энрике, — Когда душа разрывается на части? Разве у
— Очень редко. Почти никогда. Настоящие мужчины.
— А вы сами никогда не плакали?
— В последний раз я плакал, когда вас еще на свете не было, дон Энрике. И никого не было из вашего поколения. Ни вас… Ни Людовика… Ни Филиппа… ни… — добавил он после короткой паузы и вздоха, — Ни… Рауля. В другой жизни, как теперь говорят.
Он улыбнулся грустно и задумчиво, отрешенно смотря на белого голубя, — В той жизни я не носил сутану. Я носил синий плащ с лилейным крестом… Я тогда расстался с любимой женщиной… И та жизнь кончилась. А все могло быть иначе…
— И женщину ту звали Мари Мишон?
— Вам известно ее настоящее имя?
— Да.
— От командора де Санта-Круса?
— Да.
— Понятно. Но… не будем увлекаться воспоминаниями… Вы сгущаете краски, дон Энрике. Наши дела не так плохи, как кажется героическому Командору дону Патрисио де Санта-Крусу. А вы, дон Энрике, просто пешка в игре вашего Великого Магистра. Хотите выслушать мои соображения?
— Да.
— Так вот, вы сказали, что ваши корабли или галеасы — что там еще у вас — присоединятся к эскадре герцога де Бофора.
— Да. Все уже решено. Наших возглавит командор де Санта-Крус.
— Великому Магистру выгодно, чтобы весь наш флот ушел на юг, и развернулась широкомасштабная операция. Я оставляю Бель-Иль, Людовик об этом узнает, и Бофор получает вторую эскадру.
— Это было уже обещано Бофору, между прочим!
— Королем Людовиком?
— Да. На последней аудиенции Его Величества.
— Обещанного три года ждут.
— Бофор не сможет ждать три года!
— Это я к слову. Но вся эта затея — какой-то экспромт, авантюра! Разве так готовят такое серьезное дело?
— А как?
— Об этом чуть позже. Мне непонятно одно — почему Котонер, ваш Магистр, послал ребенка с таким сложным поручением?
— Я все провалил, — печально сказал дон Энрике.
— Будь на вашем месте сам Санта-Крус, давно мне знакомый и очень мною уважаемый Героический Командор, я ответил бы то же самое! Так и передайте вашему Магистру.
— Неужели у вас каменное сердце… — прошептал дон Энрике, — Вас предупреждают. Ваш корабль налетел на рифы и дает течь… Имя этим рифам — Фуке и Людовик, пробоину уже не заделать! Я вам объясняю по-морскому.
— Это понятно. «Морская» болезнь?
— А вы, вместо того, чтобы принять помощь, предложенную от чистого сердца, от верных друзей, преспокойно дрейфуете.
— Это говорит салага, который еще и пороху не нюхал.
— Имеющие глаза — не увидят, имеющие уши — не услышат, — промолвил дон Энрике, — Я столько слышал о вас! Вы были поэтом, вы любили, у вас замечательные друзья, вы достигли могущества, вы стали Черным Папой — и вы так бездушны!
— Потому что не плачу рядом с вами от того, что по подоконнику разгуливает прирученный мною белый голубь? А знаете, дон Энрике, невыплаканные слезы — это еще тяжелее. Вы счастливее меня.