Митроны
Шрифт:
Имеется немало свидетельств тому, что «конвертирование власти в собственность» было вполне осознанной политикой, а не результатом отдельных операций членов элиты, и движущей силой этого процесса являлась правящая группа, которая, по словами Егора Гайдара, желала «превратить похороны старого общественного порядка в рождение нового, также основанного на власти номенклатуры» [795] . Комсомольская экономика, например, не была уникальным советским изобретением, нечто подобное появилось также в нескольких других коммунистических странах, где партийные элиты искали способы защиты своего будущего в новой, менее предсказуемой обстановке [796] . Предпринимались аналогичные усилия по «вовлечению предприятий и учреждений, принадлежавших партии, и денежных резервов в экономическую деятельность за рубежом», и даже, как предполагает один из членов Секретариата, по созданию «невидимой» партийной экономики, доступ к которой имел очень ограниченный круг лиц, определяемый генеральным секретарём и его заместителем [797] . Действия подобного рода приобрели широкие масштабы к 1991 г., отражая как потребности партии в увеличении собственных доходов, так и желание её ведущих членов обезопасить собственное будущее. Специальным постановлением Политбюро был разрешено создание «партийных фирм и предприятий» на региональном и республиканском уровнях, а также позволено местным партийным организациям инвестировать в коммерческие предприятия имущество, находившееся в их распоряжении. Между тем партия учредила централизованный фонд для финансирования наиболее многообещающих предложений региональных и республиканских
795
Гайдар Е. Государство и эволюция. — М., 1995. С. 103. В этой связи Котц и Вейр сообщали о наличии «прокапиталистической коалиции» (Kotz D. Revolution From Above. Ch. 7). Напротив, P. Медведев уверен, что у руководства КПСС «отсутствовала чёткая программа действий», и в любом случае оно имело ограниченные возможности для управления переменами (Медведев Р. Здоровье и власть в России. С. 16).
796
Напр., об аналогичных процессах в Венгрии см.: Bozoki A. The Ideology of Modernization and the Policy of Materialism // JouLrnal of Communist Studies and Transition Politics. 1997.13:3 (Sept.). P. 56–102.
797
Известия. 1992. 15 янв. С. 2.
798
Исторический архив. 1992. № 1. С. 7–8.
Возникновение в конце 1980-х гг. полностью оперившейся к тому времени частной собственности создало новую базу для происходивших в стране изменений. Открывшийся доступ к обладанию частной собственностью позволял советской элите обезопасить своё положение, в то время как будущее самого режима становилось все менее надёжным. Многим её представителям владение имуществом, бизнесами и банками позволяло надеяться на сохранение выгодных позиций в совершенно новых условиях. Таким образом происходил переход от обладания властью к владению собственностью, или, как это сформулировал экономист Григорий Явлинский, «…конвертирование власти, принадлежавшей старой партийной номенклатуре, в реальную собственность, которая затем вновь конвертировалась в почти неограниченную власть» [799] .
799
Известия. 1 997.15 февр. С. 1.
Результатом всего этого стала, по выражению советника Горбачёва, «революция вторых секретарей» или, как её ещё называли, «революция депутатов», но она не являлась революцией в классическом смысле этого слова [800] . Для венгров всё происходившее тогда точнее всего описывалось термином «метаморфозы власти»: это не переход от одной системы к другой, но лишь разрешение внутрисистемного кризиса и восстановление авторитарной власти. Иные же полагали, что имела место замена одной системы эксплуатации другой, причём обе могли быть названы капитализмом [801] . Во всяком случае в этой «революции» не было какого либо драматического Wendepunkt, сопоставимого по масштабам с разрушением Берлинской стены в ноябре 1989 г. или казнью Н. Чаушеску. Референдум, проведённый в марте 1991 г., подтвердил популярность в народе идеи сохранения СССР как «обновлённой федерации». Не было серьёзного народного сопротивления попытке августовского (1991 г.) путча, ещё меньшей поддержкой пользовалось торопливое решение о роспуске СССР в декабре того же года. Последнее представляло собой определённого рода «пакт элит», осуществлённый российским президентом Борисом Ельциным, который плохо осознавал происходящее (по воспоминаниям некоторых участников, он был «настолько пьян, что даже выпал из кресла»). Впрочем, он и ранее считался приверженцем идеи роспуска Союза [802] .
800
См.: Грачёв А. Дальше без меня. Уход Президента. — М., 1994. С. 9; Головачёв Б.В. и др. Формирование правящей элиты в России. Ч. 2. С. 16. Сам Гайдар считал посткоммунистические преобразования в стране «…революцией, сопоставимой по своему влиянию на исторический процесс с Великой французской революцией, с российской революцией 1917 г. и с китайской революцией 1949 г.» (Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. С. 8). Западные социологи высказывались более скептически (см., напр.: Tilly С. European Revolutions, 1492–1992. — Oxford, 1993. Ch. 7 и особенно его ссылку на «многозначительное «может быть», произнесённое Сэмюелем Айзентадтом», с. 233).
801
Термин «метаморфозы власти» ввела Элизабет Жалай. Цит по: Lomax В. Party Formation in East-Central Europe / ed. G. Wightman. — Aldershot, 1995. P. 178. Татьяна Заславская в ст. «Человек в реформируемом российском обществе» (Общество и экономика. 1995. № 9. С. 3–1 2) в контексте смены общественных формаций говорит о переходе от одной формы капитализма к другой (С. 11).
802
Remnick D. Resurrection. — N. Y., 1997. P. 27. Об отсутствии у Ельцина приверженности идее роспуска СССР утверждал его телохранитель и доверенное лицо Александр Коржаков. См.: Коржаков А. Борис Ельцин: от рассвета до заката. — М., 1997. С. 127.
Кризис в СССР развивался продолжительное время и носил более системный характер, что выражалось в падении темпов экономического роста и расширении пропасти, разделявшей общество и правящий режим в течение нескольких десятилетий. Этот кризис продолжался и после декабря 1991 г., что особенно наглядно проявилось в длительной конфронтации между президентом Ельциным и оставшимся преимущественно коммунистическим парламентом. Безусловно, кризис продолжился, учитывая непрерывное падение экономики, недостаток доверия населения к посткоммунистическим институтам и не прекращавшиеся споры вокруг Конституции в связи с тем, что она была принята в декабре 1993 г. после расстрела из танков непокорного парламента.
Двойственный характер изменений режима в России сопровождался лишь частичной сменой правящих элит. Поначалу президент Ельцин был вынужден назначить в своё правительство министров, карьера которых не связана с администрацией Горбачёва. В результате у него остался весьма ограниченный выбор кандидатов на места в его первом правительстве, в котором вследствие этого доминировали политически малоопытные учёные, очень скоро убедившиеся в том, что «опыт управления научными лабораториями нельзя считать подготовкой к управлению страной или её регионами» [803] . Менее заметные перемены произошли в администрации президента, которая расположилась в тех же зданиях и пользовалась теми же средствами, что и свергнутый партийный аппарат [804] . Ещё меньше перемен наблюдалось в регионах, где местные первые секретари партийных комитетов сумели сохранить свои лидирующие позиции и в большинстве случаев узаконили свою власть посредством выборов, за голосованием на которых надзирали опытные политтехнологи, знавшие, как это делается, независимо от их идеологии или прошлой карьеры. На самом деле, учитывая монополию КПСС на власть, длившуюся до конца 1980-х гг., и отсутствие религиозных, профсоюзных, деловых и иных конкурирующих с нею элит, в тот момент было сложно отыскать источники пополнения посткоммунистического руководства. Поэтому после кризиса конца 1993 г. и шокирующих результатов последовавших за ним выборов, Ельцин был вынужден проводить более сбалансированный подбор руководящих кадров, покончив с «антигорбачёвской кадровой блокадой», сопровождавшей первые годы пребывания его у власти, и оставив лишь малое число интеллектуалов-реформаторов, занимавших ранее самые влиятельные посты в правительстве и его собственной администрации [805] .
803
Костиков
804
Как оказалось, президентская администрация пользовалась услугами того же бюро по обеспечению билетами на транспорт, что и Центральный Комитет партии (Аргументы и факты (Москва). 1996. № 48. С. 4), а её сотрудники лечились в тех же медицинских учреждения Четвёртого Главного управления Минздрава (Там же. 1995. № 45. С. 13).
805
Костиков В. Роман с Президентом. С. 271.
В результате к концу 1990-х гг. в стране образовалась сложная смесь нового и старого. Наиболее значительными фигурами в российской посткоммунистической политике зачастую были прежние члены горбачёвской номенклатуры. В то же время их взгляды и принадлежность к тем или иным группам изменились, а их положение теперь зависело от народного выбора, а не от исполнения указаний единственной партии. Наряду с этим правительство было подотчётно президенту, а не избранному народом парламенту, и существовало очень мало механизмов, с помощью которых можно было заставить президента и отдельных министров считаться с мнением рядовых россиян, не согласных с их действиями. Пример тому — чеченская война в 1994–1996 гг. Россияне меньше, чем народы других посткоммунистических стран, были удовлетворены теми свободами, которые они обрели, и мало кто из них считал, что они в состоянии сильнее, чем прежде, влиять на деятельность правительства, выступавшего от их имени. Напротив, очень многие полагали, что их возможности влиять на власть сократились [806] . В то же время интересы элиты сместились от власти в сторону обладания собственностью, и хотя власть не потеряла для неё своего значения, но это скорее касалось не политической власти, а судебной, защищавшей процесс приватизации государственных активов, который, по общему мнению его противников и защитников, являлся скорее политическим, нежели экономическим [807] . В свою очередь, это налагало ограничения на демократические изменения, поскольку люди, выигравшие от перехода к посткоммунистическому обществу, с трудом могли допустить, чтобы выборы угрожали их вновь приобретённой собственности. Как заявил журналистам один из ближайших сподвижников Ельцина весной 1996 г., «…почему нужно рисковать всем просто ради того, чтобы люди имели возможность бросить листок бумаги в так называемый ящик для голосования?» [808] Президентские выборы того года были близки к отмене, а когда они всё-таки состоялись, ельцинская избирательная кампания опиралась на неограниченную финансовую поддержку ведущих банкиров и промышленников. Размеры этой поддержки были таковы, что предвыборные расходы Ельцина вышли далеко за пределы, разрешённые законом. Люди, поддерживавшие его, дали ясно понять, что он должен в любым случае остаться на посту президента [809] .
806
Rose R., Haerpfer С. New Russian Barometer III: The results. — Glasgow: Centre for the Study of Public Policy, University of Stratchclyde, SPP 228, 1994. 9 P. 28. По результатам опроса репрезентативной общенациональной выборки оказалось: 6% опрошенных полагали, что их влияние на власть усилилось по сравнению с коммунистическим периодом, 20% считали, что оно, напротив, ослабло, а 48% думали, что оно осталось примерно таким же, что и прежде.
807
См., напр.: Ulukaev A. Reforming the Russian Economy, 1991–1995. — London, 1996; Blass J. R. et al. Kremlin Capitalism. — Ithaca, 1997. Цит. по: Europe-Asia Studies. 1988. 50:1 (Jan.). P. 155.
808
Утверждают, что так сказал Александр Коржаков. Цит. по: White S., Rose R., McAllister I How Russia Votes. — Chatham, 1997. P. 254.
809
Там же. С. 254–255. Взгляд изнутри на избирательную кампанию Ельцина содержится в книге Коржакова «Борис Ельцин: от рассвета до заката».
В соответствии с преобладающей в общественной науке традицией, установление либеральной демократии всегда связывают с доминированием капиталистов. Как утверждал Баррингтон Мур, «нет буржуазии — нет демократии» [810] . И для многих появление в России группы могущественных и богатых новых русских стало обнадёживающим в этом смысле явлением. Считалось, что защитив собственное положение, новая доминантная группа будет иметь все основания, чтобы выступать на стороне власти закона и других перемен, которые ведут к более упорядоченному и демократическому политическому процессу. Но опыт первых лет существования посткоммунистической России убеждает в неуместности или по крайней мере преждевременности подобных ожиданий. В образовавшемся обществе, по словам социолога Татьяны Заславской, «доминирующие позиции принадлежали «вновь возникшей олигархии»», состоявшей из наиболее предприимчивой и удачливой части старой номенклатуры, сумевшей захватить власть и значительную часть общественного богатства. И просто несерьёзно верить в то, что группировка подобного рода, в которой никогда не было ни одного демократа и присутствовало совсем немного либералов, когда-либо пожелает поделиться с рядовыми людьми уже распределёнными между собой властью и богатством, захваченными в процессе приватизации государственной собственности [811] . Коммунистическая элита владела политической монополией, но её убедили в необходимости поделиться ею под давлением народа, требовавшего политических изменений, указав на открывшиеся возможности «ухода» во владение частной собственностью. Её посткоммунистические наследники столкнулись с не менее суровым вызовом. Они рисковали потерять собственность или даже подвергнуться уголовному преследованию после удаления из правительства в результате избирательного процесса, приверженность к которому у них была весьма условной. В то же время они вынужденно объявляли о своей преданности демократии, на которой основывалась их власть, точно также как их предшественники вынуждены были клясться в верности коммунизму, невзирая на то, имели ли хоть какое-то отношение их убеждения к установлению бесклассового общества.
810
Moore В. (Jr) — Social Origins of Dictatorship and Democracy. — Boston, 1966. P. 418. Более подробно эта проблема обсуждается в: Rueschemeyer D., Stephens Е.Н., Stephens Т.D. Capitalist Development and Democracy. — Cambridge, 1992.
811
Заславская Т.И. Проблема демократической переориентации экономики современной России // Общество и экономика. 1997. № 1–2. С. 51–57 (на с. 54–56).
Библиография
Архивы
Центр хранения современной документации (ЦХСД), Москва
Фонд 89: коллекция рассекреченных документов
Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), бывший Института марксизма-ленинизма, Москва
Фонд 17: Центральный Комитет КПСС
Фонд 48: XI съезд (1922 г.)
Фонд 50: XII съезд (1923 г.)
Фонд 52: XIII съезд (1924 г.)
Фонд 54: XIV съезд (1925 г.)
Фонд 56: XV съезд (1927 г.)
Фонд 58: XVI съезд (1930 г.)
Фонд 59: XVII съезд (1934 г.)
Фонд 477: XVIII съезд (1939 г.)
Фонд 646: XXVIII съезд (1990 г.)
Российский государственный архив кинофотодокументов, г. Красногорск, Московская обл.
Советский биографический архив, 1954–1985. Данный архив был выполнен на микрофишах компанией Chadwyck-Healey в сотрудничестве с Радио «Свобода» (Александрия, США) в 1986 г.
Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ), бывший Центральный государственный архив Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР (ЦГАОР), Москва
Фонд г–7523: Верховный Совет. 1937–1970 гг.
Материалы съездов партии и пленумов ЦК (расположены в хронологическом порядке).
Партийные съезды и конференции
VII (экстренный) съезд РКП(б), 16–18 марта 1918 г. Стенографический отчёт. — Москва-Петроград, 1923. (Переиздан в 1928 и 1962 г.)
VIII съезд Российской Коммунистической партии (большевиков). Москва, 18–23 марта 1919 г. Стенографический отчёт. — Москва-Петроград, 1919. (Переиздан в 1933 и 1959 г.)