Мизери
Шрифт:
Светлане Петровне удалось–таки рассмешить Свету Тищенко, а это значит, ее маленькая противница временно обезоружена. Можно переходить в наступление. Но как все же странно устроен разум у людей! Оказывается, все, о чем не говорится между взрослыми по причине подразумеваемой и якобы непреодолимой сложности вопроса, может быть запросто названо и изложено в короткой дискуссии с малюточкой, выросшей на русской интеллигентской кухне образца восьмидесятых–девяностых годов, то есть, конечно, весьма сложного, неэталонного и сомнительного образца, но все же, все же…
— …И все же, Светлана, согласись, что это несправедливо.
— Справедливости
(«Кухня, Кухня, Кухня…» — дразнится Света, скрывая улыбку.)
— Но в Америке–то — есть!
(«Про негров промолчим. Эта сабля затупилась. К тому же я плохо владею данным материалом».)
— Не подыхать же здесь… — отвернувшись, подытоживает маленькая Света…
Нет — Кухня, по которой ползала Света младенцем в начале восьмидесятых, и путалась в ногах гостей, и засыпала нечаянно у батареи… а просыпалась уже в кроватке от звуков общей колыбельной, проникающей через стену: «Под небом голубым есть город золотой…»
«Все лучшее в эмиграции…» — поучительно и вместе с тем комично (так как у маленькой Светы выходит: «все лучше — в эмиграции») напоминает учительнице Кухня начала девяностых устами подростка с вонючей капсулой в ранце, и Свете на секундочку опять становится все равно, но ребенок, слабенькое исчадие Кухни: с косой на плече, с глазами круглыми и желтыми, как диски высохшего чая на дне не вымытых с вечера чашек («Светка! Помой посуду! Не шуми, папа писал всю ночь…» — что писал папа? Что писал, то давно разорвано, и клочков не собрать)… Ребенок смотрит на нее, и Света поднимает с земли выпавший из рук ее меч, плюет на него… продолжает спор…
— Так уж и все! Ты ведь слышала, наверное: Солженицын вернулся. Известный писатель, правозащитник, коллега твоего папы…
— Солженицын — старый п…н, — шепчет себе под нос.
Шепчет обезлюдевшая Кухня, неумело сграссировав на средней букве непечатного слова. И громче, справившись со смущением:
— Отрастил бороду и думает, что он Достоевский. Всех учит.
— Достоевский, по–твоему, всех учил?
Задавая этот «уточняющий» вопрос, Светлана Петровна напирает на местоимение «по–твоему». Она поняла уже, что Света Тищенко — честная девочка и что права Кухни на владение ее речами не могут простираться так далеко, как представлялось ей поначалу. «Меняем тему, — радуется она. — А то я начинаю уставать. В конце концов, я не на передовой. Давно решено и подписано, что я в арьергарде, в обозе. По состоянию здоровья, по личным, так сказать, обстоятельствам. А–а–а, черт! Недалеко ж вы, Светлана Петровна, ушли от несчастного мистера Тищенко. Но что можно сказать ребенку? Если он хотя бы спрашивает? А этот ребенок — он уж и не спросит. Он, кажется, не сомневается…»
Так о чем мы? Как быстро меняется время! Я… «Мы»… Достоевский! Ты говоришь: Достоевский?..
— Ты уже читала Достоевского?
— Читала.
— И что же? Наверное, «Белые ночи»?
— «Белые ночи», «Униженные и оскорбленные».
— Понравилось?
— «Белые ночи» — нет. А «Униженные»… Тоже нет, — задумавшись как–то по–хорошему («по–детски», — обрадовалась Света), отвечает девочка.
— Это из–за Нелли… — говорит Светлана Петровна. — Я тоже в двенадцать лет не могла простить Достоевскому, что он позволил Нелли умереть…
— А что ей было делать? —
— Тебе он не нравится — рассказчик?
— Мне там никто не нравится.
— А Нелли?
— Нелли жалко, — признается Света. — Зачем мать привезла ее в Россию? Нарочно. Я ненавижу, когда нарочно. Будто русский обязан тут жить.
(«Я тоже не люблю, когда нарочно, — вздохнула Света. — А Нелли, насколько я помню, не очень русская. Кажется, дед ее был англичанином… Колоритная фигура… Надо бы перечитать Достоевского…»)
Разговор смолкает. Что–то изменилось в них — что? — не понимает учительница, и совсем не понимает девочка. Но им полегчало вдруг, как будто несчастная Нелли, как тихий ангел пролетевшая над ними, вернулась с дороги, опустилась, взяла их руки — правую у каждой — и положила ладонь на ладонь. Время, галопом скакавшее по замкнутому кругу, потекло медленнее, прямее. Кончилась перемена. Звонок звонил долго–долго и не мешал молчать о том, о чем не успели бы сказать они, даже если бы имели во владении вечность.
— У тебя больше нет уроков? — спросила Светлана Петровна.
Света покачала головой.
— Проводи–ка меня до трамвая. Кажется, нам по дороге?
Они спускались по лестнице.
— Тебе понравился учитель из Канады?
(Дэвид Смит помахал им рукой из коридора и подмигнул. Света не ответила.)
— В какой группе ты бы хотела заниматься английским: у меня или у него?
— У вас, — ответила Света. — А вы будете заниматься со мной дополнительно, как Инга Семеновна?
— Инга Семеновна репетировала тебя? Но зачем?.. Ты неплохо знаешь предмет…
— Затем, что я хочу говорить по–английски, как по–русски. Лучше, чем по–русски.
— Так, может быть, тебе больше подойдет заниматься с учителем из Канады?
Они пересекали школьный двор. Во дворе учитель физкультуры с группой старшеклассников сгребали лопатами снежную грязь, расчищая площадку. Света ускорила шаг, но все же ей пришлось обменяться виноватым взглядом с учителем. «Как долго тянется день! — походя подумала Света. — Утро было сто лет назад…»
— …Так, может быть, тебе больше подойдет учитель из Канады? Живое общение, разговорный язык… Ты ведь собираешься уехать к папе в Америку?..
— Да, — ответила Света. — Я уеду в Америку.
— С мамой? — осторожно уточнила учительница.
— Не знаю…
В голосе девочки — неуверенность. Светлана Петровна оставляет опасную тему и возвращает беседе деловую интонацию. Пройден двор. Маленькая Света оглядывается на него, приотстав, но тут же догоняет Светлану Петровну и идет рядом, подладив свой шаг к ее, очень стремительному. Заметно, как льстит девочке, с трудом поспевающей теперь за Светланой Петровной, деловой их, попутный разговор. В гимназии Светлана Петровна «ходит» в красавицах (как посмеялась бы она, узнав об этом!). В нее, все говорят, влюблен новый учитель физкультуры, а она не обращает на него никакого внимания. Вот ведь даже не оглянулась, а учитель смотрит ей вслед так грустно! Света знает, что у Светланы Петровны нет семьи и своих детей. Наверное, потому она говорит с ней как со взрослой, что у нее нет детей. Так со Светой не говорит никто.