Младенца на трон!
Шрифт:
Шереметев, сверля его глазами, надменно усмехнулся.
– Неплохо ты, Фед Иваныч, развернулся, да токмо… С нами, князь, с нами - и ты, и кум твой, Бориска Лыков. Аль, чаешь, я не ведаю, как вы к Петруше убивца подсылали, когда он еще на моем дворе стоял?
Рот у Мстиславского приоткрылся, борода затряслась, и он в растерянности уставился на собеседника.
– Господь с тобой, батюшка, чтоб я… Да ни в жисть… Откель же такое измышление…
Бывший регент встал, вытер рукавом рот, поправил усы.
– Нет нужды лукавить, князь, - мягко сказал он.
– Мне все ведомо,
Похлопав боярина по плечу, Шереметев протопал по скрипучим половицам к двери. А Мстиславский смотрел ему вслед и крестился дрожащей рукой.
Всю ночь Федор Иваныч Мстиславский ломал голову. Ох, как не хотелось ему присоединяться к заговору. Как ни крути, выгоды с того никакой. Выгорит дело, придет новый царь - так еще неизвестно, как при нем обернется. А нет - так и головы лишишься. Но что делать, раз уж имел глупость когда-то покушаться на Петра. И после утренней службы он поплелся в дом Шереметева.
За столом в горнице сидел сам хозяин, его сосед, князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский и стольник Иван Федорович Троекуров. И если князя Мстиславский ожидал увидеть - как-никак, младенца сгубить они вместе пытались, - то присутствие Троекурова стало для него неожиданностью. Странно, вроде с бывшим регентом он никогда заодно не был. Чем же этот хитрец подцепил стольника? Уважаемый человек, при взятии Смоленска полком командовал, сейчас у Пожарского новым войском воеводит, несмотря на отмену там местничества. Помнится, пару лет назад ходили слухи, что именно Троекуров мог организовать похищение Петра ляхами. И это дело расследовала Охранная изба, полностью подотчетная Шереметеву. Возможно, бывший регент что нашел на него и этим зацепил? А может, и цеплять Троекурова не надо, ведь он Филаретов зять.
Мстиславский, садясь за стол, тяжело вздохнул.
– Как бы нас людишки из Охранной избы не заприметили.
– Не тревожься, Федор Иваныч, - отмахнулся хозяин и потряс в воздухе кулаком: - Они у меня вот где были. Да и нонича кое-кто остался. Коль и заприметят, царь об том не узнает.
– А многие ли с нами?
– поинтересовался Лыков, продолжая прерванный приходом Мстиславского разговор.
– Уж немало, Борис Михалыч, поверь. То, что местничество убрали в войсках да в посольствах - токмо ж первый шажок. А дале царь его и вовсе отменит да наберет в правители сарыни. Вон, глянь, Васька-то его из холопов, а Петруша ему дворянство давать собрался. За государственное, мол, раденье. Кому ж сие понравится? Вот и ропщут бояре. Я кой с кем пошептался ужо.
– Ну, а Филарет что ж? Согласился?
– А куды ж ему деваться?
– скупо улыбнулся хозяин.
– Небось, хочет за венец-то подержаться, да и царь лютует. Сказывают, и церкву обижать сбирается. А ведь Филарет ныне православию главный предстатель.
– Да-а, - крякнул князь.
– Чем же ты его завлек-то, батюшка? Не отринется ли?
– А вот чем… - и Шереметев
– А опосля мы снова встретились да порешили - Филарет станет среди духовенства смуту чинить. Иона-то тоже с нами, да и иные многие, так что, чаю, все ладно обернуться должно.
Мстиславский недовольно скривил губы.
– И что ж, ты всамдель мыслишь, что царь не Господень посланец, а дияволов? Гиль, Федор Иваныч, кто ж сему поверит.
– Митрополит, могет, и не поверил, но сумления у него появились. А уж коли такой умный да образованный нас слушает, то о сарыни и говорить нечего, убедим. Верные мне люди уж вторую седмицу на Москве слухи распускают.
– Ну-ну…
– А ежели смердам сего мало будет, так я иную задумку имею, - Шереметев повернулся к Лыкову.
– У меня ж по сию пору Агафья живет…
– Какая Агафья?
– Бывшая мамка цареныша.
– А-а, ну да, как же, как же, - Лыков повернулся к Мстиславскому: - Это с коей Ефимка, конюх мой, женихался. Мы ж его тогда еще подговаривали…
– Прикуси-ка язык, князь, - рявкнул тот.
– Да полно, полно, - заулыбался Шереметев, - а то я не ведаю. Вам, бояре, меня пужаться без надобности, одно дело учиняем. Жаль, что в тот раз у вас не получилось, ну да ладно.
– Так что баба-то?
– поинтересовался Лыков.
– Ну дык она ж при Петре мамкой была тут. Вот я и решил: велим-ка ей сказывать, мол, чудеса те она учинила. Да вон хоть с Ефимкой твоим сообща.
– Как так - она?
– Ну, а что там было-то? Глас да рисунок? Вот, дескать, она сама и начертала, аль упросила кого.
– А буквицы, иже над ним огнем горели?
– хмуро спросил Мстиславский.
– Да были ль они? Ты в это веруешь? Угольком, поди, начертали Агафья с Васькой. Я их не видал.
В горнице повисла тишина, заговорщики обдумывали услышанное. Троекуров тяжело встал, подошел к окну и уставился на снег, белыми хлопьями падающий на двор.
– Нет, Федор Иваныч, пустое это, - покачал головой Лыков.
– Дума велит ее расспросить, что она ответствовать станет? Почто ей чудеса сии снадобились?
Шереметев задумчиво почесал щеку. В лучах тусклого осеннего солнца блеснули перстни на его пухлых пальцах.
– Да, пожалуй, помыслить надобно.
Троекуров наконец оторвался от созерцания двора и шагнул к столу.
– А что, ежели на Пожарского свалить?
– хитро подмигнул он.
– Ведь у тебя, Федор Иваныч, кажись, тогда евонный стражник стоял?
– Верно, - кивнул Шереметев, силясь понять, к чему клонит собеседник.
– Ну, а кто ныне в государстве второй опосля царя?
– Пожарский.
– Во-от, - Мстиславский прищелкнул пальцами, - мы и станем баять, мол, князь ради этого и силился Петрушу на престол-то посадить. А для дела сего задействовал свово человечка, а тот Агафью-то и подбил.
– Как?
– Да почем мы ведаем, как? Баба ж, могет, жениться на ней обещался, аль еще чего.
– А ведь дельно сказываешь, батюшка, - вскинулся Лыков.
– Теперича враз понятно стало, почто ей сие надобно. Ведь этого-то холопа царь как раз в дворянство и возводит. Корысть-то - вот она!