Млечный Путь №1 (1) 2012

Автор неизвестен

Эта гипотеза объясняет, почему мой выбор пал именно на фантастику: как раз здесь автор располагает максимальной свободой.

Заканчивая эти заметки, я хотел бы еще остановиться на таком вопросе: не вступает ли в своих исходных позициях «лотерейный» – особо подчеркиваемый мною – метод, приводящий к вторичности интеграции как процесса более позднего, нежели первоначальные предпосылки, в конфликт со значительностью проблематики произведения? Не становится ли, проще говоря, проблематика, следуя в хвосте, на поводу у первоначального выбора, по крайней мере, частично случайного, сама также случайной? Я вовсе не собираюсь защищаться от столь серьезного обвинения, поскольку я вообще (точнее, насколько возможно) не хотел бы заниматься анализом проблематики моих произведений по существу, дело лишь в том, что вопрос имеет гораздо более широкое значение, чем просто моя

писательская работа. Как мне кажется, своеобразие автора в значительной мере выражается в том, что он может, точнее, должен в весьма различные ситуации и акции вписывать сравнительно узкий круг принципиальных проблем, что, следовательно, различные вопросы, времена, различных людей он приводит к единому знаменателю общих категорий и общих связей. Разумеется, в этом ряду одна проблема будет шире, другая уже, тем не менее у большинства писателей преобладает достопримечательное постоянство, которое является, вероятно, производной устойчивости, единства (хотя, порой внутренне противоречивого) их взгляда на мир. Я даже считаю, что это, возможно, не следствие таланта или умения, а попросту результат неизбежной необходимости. Вопрос – это касается разницы между худшими и лучшими, – пожалуй, в том, что первые черпают проблемную доминанту своих произведений извне, в виде готовых систем или даже упрощенных схем, вторые же свою точку зрения и системы создают сами. Впрочем, эти вопросы, чрезвычайно сложные и важные, требуют внимания, которого я не могу им здесь уделить. Говоря о методе, я занимался, по необходимости, скорее рассмотрением того, каким образом , нежели того, о чем я пишу. Одним словом, это была попытка анализа структурного, функционального, а не существенно-проблемного. Я пытался очертить в нем как бы предел собственных возможностей. Это не значит, что я не попытаюсь предпринять в будущем попыток переступить этот порог, ибо в этом я вижу истинный смысл своей работы.

Краков, декабрь 1965 г.

Роман Арбитман Киберпанацея? Киберпанихида? Фантастика о будущем: плюс-минус-человек

Николай Гаврилович Чернышевский утверждал, что будущее светло-прекрасно, и требовал от советских писателей-фантастов, чтобы те с энтузиазмом школьников, впервые выведенных на субботник, перетаскивали из прекрасного далека в современность разные блестящие штучки – скажем, дворцы из стекла и алюминия – и приспосабливали их к родному ландшафту. Пусть даже с уроном для последнего (кое-кто, представьте, и таскал, и приспосабливал).

Сочинители зарубежных дистопий и примкнувшие к ним разнообразные фантасты-пессимисты были, напротив, уверены в том, что будущее темно-ужасно, а в доказательство с муравьиным упорством перетаскивали из несладкого настоящего в совсем уж безрадостное грядущее всякую свинцовую мерзость, объявляя, что судить о завтрашнем дне надлежит не выше того сапога, который, по Оруэллу, попирал (и будет, блин, попирать во веки веков!) человеческое лицо.

Десятилетиями эти весело-рыжие и грустно-белые клоуны от фантастики лупили друг друга (и читателя) надувными дубинками, а потом возник жанр киберпанка, чьи создатели затруднялись объяснить, прекрасное ли, ужасное ли, бесстрастное ли будущее нас ожидает, зато точно знали: оно, если наступит, будет непохожим на привычное настоящее. Оно будет просто иным – вот в чем прикол.

В самом термине «киберпанк» есть что-то неприятное на слух, противоестественное. В воображении возникает образ андроида, пластиковая поверхность тела которого испещрена тату и пробита колечками пирсинга, а железную голову венчает прическа в стиле «ирокез». Картинка жуткая – хуже паралитика на скейте.

Между тем признанный основатель жанра Уильям Гибсон, вероятно, был бы рад столь эмоциональному впечатлению от термина (не им, впрочем, придуманного). В основополагающем романе «Нейромант» автор сконструировал целую цивилизацию хакеров. Книга вышла в 1984 году – то есть в те допотопные времена, когда Интернет еще не был массовым средством коммуникации, а слова «хакер» не существовало вовсе (нет его, кстати, и в романе Гибсона; потрошителей Сети писатель назвал по старинке ковбоями).

Наилучшее представление о мире киберпанка дает видеоряд картины Роберта Лонго «Джонни-Мнемоник», поставленного по мотивам одноименного рассказа все того же Гибсона: сложная амальгама высочайших, на молекулярном уровне, электронных технологий, и гниющих, утопающих в ржавом железном

хламе, мусоре и нечистотах останков постиндустриального общества. Этот контраст запрограммирован.

Люди в этом мире уже слабо похожи на людей, металлодетекторы тут бесполезны – ведь железа, микрочипов, синтоволокон и др. неорганических прибамбасов в людях немногим меньше, чем в компьютерах; получеловеческая протоплазма совершает загадочные для нас, сегодняшних, эволюции, дабы заработать на тарелку бобового супа и развлекательную программу, для ночного виртуального просмотра.

Согласно сюжету «Джонни-мнемоника», в ближайшем компьютерном будущем человеческую голову, например, удастся использовать в качестве сейфа: под воздействием специальной программы «идиот-всезнайка» в наши нейроны можно будет закачать под давлением безумное количество гигабайт полезной информации – да так, что никто посторонний без соответствующего кода допуска этими гигабайтами не воспользуется. Надежней, чем в Форт-Ноксе, учитывая, что и сам человек-сейф понятия не имеет, какое содержимое распирает его череп. Все, что знает эта ходячая флэшка, что ее надо разгрузить до часа «Икс» – иначе мозги всмятку. Не позавидуешь.

В другом программном для киберпанка произведении – «Вакуумных цветах» Майкла Суэнвика (1987) – человек будущего получает побольше милостей от второй природы: после трудового дня он может, купив у «пиратов» копию личности какой-нибудь суперзвезды, запрограммировать себя хоть под Мэрилин Монро, хоть под Будду. Сегодня в моде романтические юноши с мечтательными глазами – и вот, пожалуйста, назавтра их настрогают под копирку, никто не уйдет обиженным. Корпорации борются с «пиратами», но так же неэффективно, как нынешние производители легальных DVD и компьютерного софта. «Мы берем одну из первых копий, делаем достаточно изменений, чтобы обойти закон, и выбрасываем на серый рынок сто тысяч записей», – объясняет один из персонажей. Человеческий дух жаждет недорогих превращений, и эту песню не задушишь, не убьешь. Вода дырочку найдет в любой корпоративной броне.

Уже на рубеже 90-х находки отцов киберпанка будут бестрепетно использоваться мастерами фантастико-приключенческого жанра. Так у Джона Алека Эффинджера в романах «Когда под ногами бездна», «Огонь на солнце», «Поцелуй изгнанья» (1989–1991) люди уже не представляют жизни без имплантатов-модификаторов. Человек из самой занюханной арабской глубинки может теперь за гроши вживить себе в мозг пару электродов и буквально на ходу «подключиться» к новым навыкам. Задействовав программу, допустим, Майка Тайсона, человек на время может стать отличным боксером, а подсоединив модуль, предположим, Наполеона, любой желающий превратится в гениального стратега. Про мелочи прикладных знаний и в этом будущем и говорить нечего. Фокус из «Матрицы» – когда Тринити за секунды овладевала искусством управления вертолетом – в мире киберпанка еще в конце 80-х годов никаким фокусом не являлся…

Кстати, а знаменитый Карлсон, как вы думаете, откуда к нам залетел? Теперь-то ясно: из мира имплантированных гаджетов – на правах технологически модифицированного существа, человека-вертолета с программой на взлет и на посадку. Астрид Линдгрен, обладай она склочным характером, могла бы еще при жизни претендовать на кусок пирога отцов-основателей киберпанка. Впрочем, и без «Карлсона» у популярного ныне жанра источников хватает.

Немного истории. Киберпанк ныне питает разнообразные жанры фантастики – от «космической оперы» до love-story в межзвездных декорациях, но сам он едва ли бы состоялся как полноценный жанр современной SF, не будь у него трех неформальных, но эффективных предтеч – Филипа Дика, Станислава Лема и Майкла Крайтона.

Дик скончался за два года до выхода «Нейроманта», а расцвет его творчества пришелся на 60-70-е годы – то есть в совсем уж допотопную эпоху. При Дике слово virtual означало не то, что теперь, а понятие «PC» было невозможно в принципе (компьютер обычно занимал несколько комнат, весил несколько тонн и нуждался в многочисленной обслуге). Тем не менее фантаст успел заложить полдюжины краеугольных камней в фундамент будущей квазиреальности. Персонаж его фантастики мог, не двигаясь с места, охватывать мысленным взором галактики и быть в них полноценным игроком. Правда, в книгах Дика граждане расширяли свое сознание не за счет подключения к Сети, а, по преимуществу, путем приема внутрь разнообразных (и не весьма полезных) психоделиков, но результат оказывался примерно таким же, как у нынешних юзеров, законопослушно оплачивающих трафик – дабы приплюсовать к своим маленьким «я» все виртуальные богатства, накопленные интернет-сообществом.