Млечный путь

Меретуков Вионор

— Да, — ухмыльнулся Цинкель, — кто спорит, твои возможности украсть не сравнимы с моими.

— Мало иметь возможности, — Геворкян почему-то покосился на меня, — надо уметь, не нарушая законов, ими пользоваться. У нас криминальное государство, это надо понимать. Везде сидят авторитеты, любящие поговорить о демократии, справедливости и народном благе. Они как сели в девяностые, так и сидят. Не сдвинешь. Страна все время что-то строит, возводит, исправляет, собирает — словом, занимается полезным делом. Они к этому присосались. Они поняли, что воровать можно, созидая что-то полезное. И не просто можно, а необходимо. То есть от авторитетов есть прок. Но играют они исключительно по своим привычным криминальным правилам. Вот это

и худо. Они не могут избавиться от криминальных ухваток. Да и не хотят. Все к этому привыкли, то есть сжились с криминальной системой. Выработался стиль, какого нет больше нигде в мире. Откаты стали нормой. Президент, сам по себе честный и порядочный человек, с этим ничего поделать не может. Против него несокрушимый чиновно-криминальный монолит. Бороться с ним бесполезно, с ним можно только сотрудничать. Наверху сейчас все превратились в патриотов, да таких искренних! Попробуй что-нибудь против России… Они тебе глотку перегрызут. Называется это все капитализмом по-русски. Такие вот пироги, милые мои. Не выпить ли нам?

…Корытников по-прежнему не подавал признаков жизни. Так шли недели, месяцы. Рыхлая зима незаметно сменилась гнилой весной. Снег стаял еще в феврале, поэтому не было ни капели, ни весело журчащих ручейков, что так радовали меня в детстве, ни надежд, что с приходом весны все изменится к лучшему, ни любви, которая могла бы меня расшевелить.

— А у тебя здесь очень мило, — сказала Вика, когда мы наконец-то легли с ней в постель. Произошло это у меня дома. — У тебя хорошая квартира. Но уж очень маленькая…

— Зато кровать большая.

Она засмеялась и нежно поцеловала меня в шею.

— Не для того я познакомила тебя с Генрихом, чтобы ты играл с ним в карты.

— Как ты бесстыдна!

— Ты тоже хорош: не устоял, орогатил человека, в доме которого тебя так хорошо принимают. Ты, кажется, усвоил привычку соблазнять чужих жен. Сколько у тебя их было?

— У тебя не было предшественниц! — закричал я. — И потом, я крепился, сколько мог. Но устоять перед твоим натиском не смог бы и отец Сергий.

Кстати, Вика разочаровала меня. Какова она была в те далекие годы, когда я был в нее влюблен, я помню смутно. Помню только, что она была чуть ли не по-детски неопытна. Теперь же… Конечно, годы замужества не прошли для нее даром, она была прекрасно оснащена технически, то есть хорошо подкована во всем, что касалось секса, но оказалось, что ей наплевать на партнера. Она делала то, что женщина в постели, по-моему, делать не должна. А Вика делала. Она, так сказать, возложила на свои хрупкие плечи все руководство половым процессом, превратив меня в слепого исполнителя ее сексуальной воли. А я привык господствовать в постели. Я привык, так велит мне моя мужская генетическая природа, все делать в постели сам, передоверяя партнерше лишь то, что считаю уместным. Порой мне казалось, что я скаковая лошадь, а она — суетливая наездница, которая никак не может сладить с темпом и направлением. Не знаю, как Геворкяну, а мне такая любовь не по нутру. Мне предстояла сложная задача: не обижая чувств Вики, найти способ деликатно указать ей на ее… недоработки.

Глава 30

Уже стояло лето, когда Корытников наконец-то объявился.

— Я работаю комплексно, — приподнято объявил он, — я нашел не только покупателя, я вместе с ключом запродал тебя в качестве экскурсовода по банку.

— Ну вот, дожил, мною уже и торгуют, — отозвался я.

— Хорошо, что в розницу, — поддержал мой тон Павел Петрович, — худо, когда начнут торговать по частям. В Швеции тебе предстоит побывать еще дважды. Сначала контрольная поездка, на этот раз в компании покупателя, вернее, его доверенного лица. И спустя какое-то время — завершающее действие.

Субъект,

представлявший интересы покупателя, оказался страшно говорливым. Звали его Федором. Болтал он безостановочно. Но вот что удивляло. Он не понуждал меня вступать с ним в беседу. Он как бы разговаривал сам с собой. И еще одна особенность: ничего из того, что он наболтал мне, я не запомнил. А это наводило на мысль, что болтовня — для отвода глаз. Такие «болтуны» попадались мне и прежде. Они наговорят тебе с три короба вроде бы важных, значимых вещей, но после разговора с ними у тебя в голове не останется ничего, кроме головной боли.

И вот я снова стою перед дверями банка в Стокгольме. Федор наблюдает за мной из кафе напротив.

— Мы вам верим, очень верим! — клялся он мне накануне. — Но, чтобы доверие было полным, надо подкреплять его фактами, — и он вручил мне новехонький цифровой «Никон».

В банке я пробыл полчаса. Этого хватило, чтобы, во-первых, повесить себе на шею очередную партию колье и, во-вторых, сфотографировать остатки.

Вечером Федор зашел ко мне в номер.

— Вы сказали, что мне верите. Так? — спросил я.

— Ну.

— Посмотрите сюда, — я включил камеру. — Вот снимок, сделанный мною в хранилище.

Он глазами впился в экран. Там переливались всеми цветами радуги колье, диадемы, ожерелья, перстни и браслеты.

— Им моих слов мало! Мне голову открутят, если я… Верните фотоаппарат!

— Вот вам 300 евро, — холодно сказал я. — Будем считать, что я его у вас купил.

Федор скроил обиженную физиономию. Больше я его не видел.

…Из Стокгольма я летел в полупустом самолете. Прильнув к иллюминатору, я рассеянно следил за облаками, проплывающими под крылом, и мечтал, чтобы с самолетом что-нибудь случилось.

В Шереметьеве я заглянул в «Теремок». Заказал солянку, две порции пельменей и графинчик водки. Насытившись, позвонил Корытникову. Мне вдруг нестерпимо захотелось прямо сейчас сесть в самолет и полететь обратно.

После графинчика голос у меня немного шатался, и это не ускользнула от Корытникова.

— Мне кажется, ты что-то задумал, — сказал он подозрительно.

— Думаю, когда очередной рейс, — сказал я.

— Очередного рейса не будет, по крайней мере, в ближайшее время, — мрачно сказал Павел Петрович. — Сегодня утром грохнули всю кодлу покупателей. В живых не осталось никого, грохнули всех, включая Федора. Надеюсь, ты не отдал ему ключ? Слава богу! Кто грохнул? Не будь идиотом. Я ложусь на дно. Советую тебе сделать то же самое. Господи, что за времена!

И Корытников надолго исчез.

* * *

— Ох, невесело живем, други! — морщился Геворкян, расхаживая по своему игорному залу и посматривая то на потолок с зеркальным шаром, то на пол в персидских коврах. На ногах у него были мягкие фетровые сапожки с загнутыми кверху носами.

— Все это очень хорошо, — он широко повел рукой, указывая на кричащую роскошь зала, — но так можно и протухнуть. В Москве стало сильно разить порохом и бараньим жиром. Невозможно ходить по улицам. Я сам человек восточный, но даже меня коробит от неконтролируемого наплыва круглоголовых азиатов. Москва стала насквозь провинциальным городом. Я тут подслушал в кафе, как говорят нынешние так называемые москвичи, вернее, москвички. Я не понял, о чем они говорили, но слова запомнил в точности. Одна дура с каким-то идиотским хвостиком на макушке говорит другой дуре, тоже с хвостиком и тоже на макушке: «Он типа итальянца. У меня с ним как бы отношения. Нереально красивый парень. Море эмоций! Я просто в шоке». И это столица великого государства! Я не могу здесь жить подолгу. Надо бы свалить на недельку-другую куда-нибудь. Хотя бы в Европу.