Мне бы в небо
Шрифт:
— Здесь больно? — спрашивает Алекс.
— Да.
— Ты весь дрожишь. Может быть, сегодня просто не наш день…
— Все в порядке. Моя младшая сестра училась на массажиста.
— Не дергайся. Я нашла очень важную точку.
— Джулия работала в спортивном клубе Миннеаполиса. Продержалась неделю. На нее напали. Директор целой сети обувных магазинов. Копы даже не рассмотрели ее жалобу.
— Почему ты об этом вспомнил?
— Моя сестра делала массаж. Сейчас ты именно этим и занимаешься. Неужели все должно происходить по какой-то причине?..
— Нет. — Алекс нажимает между позвонками. Никаких воспоминаний, только боль. От тысяч самолетных кресел.
— Я следила за тобой, Райан. Ты упомянул, что остановишься в этом отеле. Вечером я собиралась сама тебе позвонить.
— Я тоже такое проделывал.
— В основном, я надеялась, что мы поговорим, — продолжает она. — Просто поговорим. Как будто твое выступление в Техасе положило начало… диалогу. Хотя ты, конечно, не слышал моих реплик. А я приняла близко к сердцу все, что ты тогда сказал. Я этим жила, Райан. Мне хотелось рассказать тебе, что произошло, чему я научилась. Я не предвидела, насколько мы устанем. Слишком устанем…
— Да, это не наш день.
— Прости.
— Не стоит. Я слишком долго играл.
— Да, долговато. Но ничего страшного. Ты все время занят. И напряжен. Это естественно.
— В том-то и проблема. Так говорила моя бывшая… — Я позволяю Алекс растирать мне спину. — А где ты будешь в четверг?
— Дома. В Солт-Лейк-Сити.
Она сможет за час добраться до Лас-Вегаса. Мне придется отменить свидание за ужином в четверг, но я и так уже об этом подумывал. Ее зовут Мила Сирл, она талантливый менеджер и заправляет целой сетью казино. Мы вместе застряли прошлой весной в Спокане, когда всю ночь бушевала буря — аэропорт закрылся, и нам пришлось спать на голом полу в зале ожидания, перед большим телевизором. Было похоже на войну — съежившиеся беженцы, бесплатная вода в бутылках, синие огни снегоуборочных машин в окне. Когда месяц спустя наши пути пересеклись в Финиксе, мы целый час вспоминали Спокан, а потом замолчали. Больше у нас ничего общего не было.
— Давай встретимся в Лас-Вегасе в четверг. Прилетай ко мне. Посмотрим шоу. Никаких азартных игр. Мы отдохнем и поговорим. У меня целый вечер будет свободен.
Алекс выпускает меня, а я хочу, чтобы она продолжала. Я тянусь к ней и щупаю через халат. Она позволяет моим пальцам подняться по бедру — не дальше.
— Я знаю твой маршрут. И уже разведала насчет билетов, — говорит она. — Это тебя не пугает?
— Если сидишь рядом с тем, кто тебе нравится, то приходится притворяться. Люди быстро движутся. Хороший человек может уйти.
Алекс стискивает мою руку, потом кладет ее обратно и нажимает на основание шеи ладонями.
— Когда ты кого-нибудь увольняешь, тебе грустно, Райан?
— Больше всего меня подавляет то, что я привык.
— Ты гадаешь, что сталось с этими людьми потом?
— Я научился не думать о них. Обманывать свое сознание.
Она снова нажимает большими пальцами. Больно — но, возможно, это к лучшему.
— Ты учишься двигаться скачками. Мысленными.
— Расслабься.
Глава 6
Я сижу на задней скамье часовни в аэропорту Рено — рейс задержали на сорок минут — с фруктовым йогуртом и свежим выпуском «ЮЭсЭй Тудэй», когда во второй раз, начиная с августа, меня охватывает ощущение, что назвали мое имя. То есть, я его не расслышал, но не сомневаюсь, что вызвали именно меня. Кому-то я нужен. Немедленно.
Я складываю газету, прячу ее в портфель и жду повторного объявления. Мало кто знает, что в большинстве аэропортов есть места для отправления культа — обычно они белые, с высокими потолками, очень чистые и звуконепроницаемые, настолько проникнутые духовностью, что даже атеисты порой ищут в них убежища. По большей части часовнями никто не пользуется, разве что в случае чрезвычайной ситуации — после крушения или когда внезапно начинается война. Они малы и довольно зловещи, но при этом там спокойно — часовни идеальны для того, чтобы сосредоточиться на бумажной работе. Если кто-нибудь приходит, чтобы помолиться или подумать, и застает меня (это случается редко), я склоняю голову и притворяюсь погруженным в глубокие размышления, тогда как на самом деле составляю отчет о расходах и пересматриваю расписание.
Голос был женский, я в этом уверен. Жестяной и официальный — почти механический. Я рассматриваю
Это «МифТек». Вот о чем я подумал в Биллингсе, три недели назад, когда случилось то же самое. Я только что заказал овсянку в закусочной аэропорта и был сонный и небритый после интенсивного двухдневного курса консультаций. У одного из участников случился нервный срыв — он вовсе не горел желанием вновь начинать активные поиски работы и бодро расспрашивать знакомых о вакансиях, одновременно твердя себе: «Я мотивирован, а вовсе не отчаялся!» Бурная паника часто предшествует просветлению, но бывший банкир вышел из комнаты багровым от сдерживаемого напряжения и разочарования и успел добраться до парковки, где и впал в кататонический ступор — он перестал владеть всеми частями тела, кроме рта, откуда время от времени вырывались хриплые стоны, распространяя запах желудочной кислоты и прочих флюидов. Я лишь к рассвету сумел успокоить этого типа, и глаза у меня настолько пересохли, что, когда я моргал, веки прилипали к глазным яблокам, — точь-в-точь как самоклеющиеся листки из блокнота прилипают к экрану компьютера. В такси, по пути в аэропорт, меня вырвало в пакет, куда я обычно складываю грязное белье и носки. А потом, за завтраком, прямо надо мной кто-то произнес мою фамилию. Я провел расследование, спросил у сотрудников аэропорта и у охраны. Ничего подобного. Я проверил голосовую почту и получил сообщение, урезанное и едва различимое, с кодом Небраски. Я набрал номер, ожидая услышать голос Люциуса Спека, который интересовался моей карьерой, — так мне сказал знакомый журналист из «Модерн менеджмент», который брал у него интервью для статьи. Но вместо этого я попал в какой-то круглосуточный магазин в Омахе, и продавщица заявила, что она только что пришла и что я звоню на платный телефон. Она ничем не смогла мне помочь. Всю дорогу в Денвер я терялся в догадках и убеждал себя, что ослышался. Опять-таки, Спек и «МифТек» предпочитают действовать тайно, они славятся тем, что негласно ведут охоту за головами. Звонок с какого-нибудь телефона-автомата вполне в их духе; они способны отследить меня в аэропорту, вдали от коллег, где никто нас не подслушает, — это тоже их тактика.
Не услышав своего имени, я выхожу из часовни и инстинктивно преклоняю колени в проходе, хотя в помещении абсолютно пусто и я даже не уверен, есть ли здесь алтарь. Когда я собираюсь пройти на посадку, мимо с бибиканьем проезжает электрическая тележка, из которой выбирается распухшая пожилая дама на металлических костылях и последней ковыляет в самолет. Дорожный агент стягивает резинкой пачку посадочных талонов и бросает взгляд в мою сторону.
— Побыстрее, сэр.
— По-моему, меня только что вызвали по громкой связи.
— Мы вылетаем.
Я показываю карточку «Компас клаб».
— Проверьте на всякий случай. Меня зовут Райан Бингам.
Агент берет трубку.
— По громкой связи вызывали Брайана Рэйнса, — говорит он. — Аудиальная ошибка.
Аудиальная. Это так просто — и до меня не сразу доходит. Я достиг совершенства. Не нужно больше заучивать трудные слова. Если я чего-то не знаю — то уже не усвою.
Я прошу еще одну подушку и покрывало и максимально откидываю спинку кресла. Мужчина позади меня вздыхает. Он мог бы и сам откинуть кресло, чтобы устроиться удобнее, но, видимо, предпочитает разыгрывать мученика. Я его не рассматривал, когда садился — мои мысли по-прежнему заняты мифическим вызовом по радио, — но, укладываясь, я узнаю запах одеколона — агрессивный лесной аромат, который предпочитают потливые люди. Преимущественно коммивояжеры.