Мне есть что вам сказать
Шрифт:
Когда слово берет Патрик Кормак и говорит о Боснии, его вежливо выслушивают и только совсем незаметно закатывают глаза. Но его речи никто не придает большого значения. Континентальная Европа особо не прислушивается к словам какого-то британского члена парламента, как она внимала, когда Гладстон бил тревогу по поводу нарушения прав человека в Неаполе или Афинах. Не хлопая подтяжками и не глядя за горизонт, члены парламента жалуются, что с ними обращаются как с прославленными социальными работниками. «Мои избиратели спрашивают меня об их браках. А что я должен сказать об их браках?» – говорит Иа-Иа [271] . В довершение ко всему Лорд Нолан вьется над всеми, как хищная пуританская птица, готовая вырвать самую
271
Персонаж книги «Винни-Пух».
Повторю наш первоначальный вопрос: почему все стремятся к этому? Существуют многообразные вознаграждения. Существует тщеславие. Впрочем, почти у каждого члена парламента, полагаю, есть хотя бы крошечная крупинка инстинкта государственной службы. Вероятно, большинству из нас следует потихоньку отвыкать от желания стать членом парламента точно так же, как не всякому стоит писать роман. Но, как и в случае написания романа, здесь есть один шанс из тысячи выиграть джекпот. Шанс, что выпадет роль, какая была у миссис Тэтчер, или Нормана Теббита, или Найджела Лоусона, немного поучаствовать в формировании нации. Единственное место, где этого можно достичь, – верхний уровень правительства.
Вот почему внизу под ними, по мере того как они готовятся к уходу, уже раздается топот молодежи, спешащей занять их места. В известном смысле нам везет, что столько в общем-то неплохих людей готово на слезы и разочарования, которыми, несомненно, закончатся их карьеры.
Нашей нации посчастливилось, что столько смышленых людей не смогут радоваться жизни, если не вытащат себя из постели в 3.15 утра во вторник, не предстанут в прекрасно сшитых жилетках, с напомаженными волосами и с квадратными глазами перед избранными зрителями Би-би-си-2 и не спросят: «Скажите, пожалуйста, достопочтенный друг, какой из своих талантов вы считаете главным для себя как выдающегося лидера?» Все-таки это достойное стремление. В конце концов, без политиков не было бы политической журналистики.
Убивать оленей, чтобы спасти их
Единственным предостережением был треск веток ольхи, склонившейся над рекой Экс, и затем на нас вышел олень-самец. Я до сих пор вижу, как он идет, высоко ступая в воде, вращает глазами, язык высунут, весь взмыленный, с рогов свисают папоротник и листья, словно со шляпки слабоумной старухи. Позади него слышен возбужденный, визгливый лай собак. Такого жалкого или ужасного зрелища мы еще не видели.
В тот момент мы бы сделали все, чтобы помочь оленю уйти. Полагаю, мы невнятно кричали и махали руками, но было слишком поздно. Через мгновение гончие загнали оленя, почти у наших ног, на лугу. Затем охотник со старинным наганом в руке, похожим на стартовый пистолет, сделал выстрел в голову, и оленю вспороли брюхо, как при лапаротомии.
Мне запомнилось, как дымились внутренности, из брюшной полости на траву вывалились оленьи экскременты. Потом охотники вырезали сердце и отдали его моему шестилетнему брату. Оно еще билось, как он утверждал потом, или подергивалось. И он шел домой напевая: «А у нас есть сердце! А у нас есть сердце!» Мы приготовили его, вываляв в муке, а немецкая девушка, помощница по хозяйству, на следующий день уехала.
Нет, не надо мне говорить, что охота с гончими – жестокая забава. Не надо приводить сообщения ученых о том, что животные переживают «стресс». Глядя на этого оленя, никто не станет отрицать, что это существо пережило крайние страдания. Это была не остановка декартовых часов [272] . Это было варварство и причина решительно высказаться за запрет охоты – но этого недостаточно.
Когда завтра в Гайд-парке 80 000 участников соберутся на демонстрацию за сохранение охоты и рыбной ловли, я их поддержу. Потому что считаю,
272
Согласно Декарту, животные и человеческое тело не что иное, как механизмы, «автоматы» или «самодвижущиеся машины» разной степени сложности, подобные «часам, составленным из колес и пружин, которые могут отсчитывать часы и измерять время».
Такая позиция с моей стороны может показаться странной, коль скоро я был очевидцем такого ужасного убийства, сам никогда не охотился и некоторые доводы сторонников охоты действительно выглядят неубедительными. Доказательство от противного гласит, что каждый день мы убиваем тысячи коров при печальных обстоятельствах. Более того, этот парень Майк Фостер, депутат от Вустера, который предложил законопроект, занимается спортивным рыболовством, вырывает крючки из рыбьих щек, и чем быстрее он их выдергивает, тем лучше. С какой стати ему запрещать охоту? Такой запрет, следует аргумент, снимет всего лишь камушек с горы жестокого отношения людей к бессловесным тварям. И, как часто бывает с доказательством от противного, это не такой решающий довод, как кажется. Если мы не можем прекратить жестокое обращение с животными полностью, это не причина не запретить таковое хотя бы частично. Медицина не может радикально избавить человека от боли. Это не причина отменять медицину.
Далее есть доказательство от традиций. Охота – древнее занятие, в чем-то основа основ. Вы можете находиться в каком-нибудь занюханном отеле, например Marriott на перевале Хайбер, и вам, как Стиву Гловеру [273] , в столовой за завтраком может попасться на глаза эстамп со сценой охоты. И вдруг вы окунаетесь в атмосферу поэзии Руперта Брука о теле Англии, вдыхающем английский воздух, омываемом реками и согреваемом солнцем дома. Что же, это хорошо до известной степени. Но многие традиции уже утеряны: рабство, право голоса только для мужчин, абсолютная монархия. И надо быть изрядным реакционером, чтобы желать их возврата.
273
Стив Гловер – британский журналист и колумнист газет The Independent и The Mail on Sunday.
Но есть и некоторые убедительные доводы в пользу сохранения охоты. Самый простой аргумент – свобода. Свобода, унаследованная от предков. Лишение людей свободы делать то, чем они занимались всегда, чревато серьезными последствиями. И когда выясняется, что охоту запрещают люди, не имеющие о ней ни малейшего понятия, новые лейбористы, которым только и надо, что «заявить» о той Британии, в которой, по их разумению, нам следует жить, без учета последствий для сельской занятости, для скачек с препятствиями, для состязаний по конному спорту или туризма, – тогда это грубое вмешательство.
И особенно одиозно, как это часто бывает, когда оппозиционеров заботит не столько судьба животных, сколько неприятие чужой страсти к охоте вкупе со здоровым всплеском классового инстинкта. Если нужны доказательства, что это во многом классовый инстинкт, посмотрите предлагаемую лейбористами поправку, защищающую капканы – которые так и рвут лисицу на части, – но налагающую запрет на щеголей в алых камзолах.
Мне, вероятно, достаточно и одного доказательства – с позиции свободы, чтобы желать сохранения охоты. Но это не самый сильный довод в защиту шотландских борзых Девона и Сомерсета – я выбрал шотландских борзых, так как именно их я видел вблизи и, по распространенному мнению, они свирепее, чем английские паратые гончие. Лучший довод в пользу их сохранения – тот, что охота идет на пользу оленю, как показал Дик Ллойд, историк эксмурского оленя. На прошлой неделе суть дела прекрасно изложил Тед Хьюз.