Множество жизней Элоизы Старчайлд

Айронмонгер Джон

– Поворачивайте назад, – крикнула им Хана Аня.

Толпа подхватила ее призыв.

– Поворачивайте! Поворачивайте!

Забуксовавший на насыпи танк в конце концов проиграл битву с силой тяжести. Он покатился, как умирающее чудовище, опрокинулся и приземлился гусеницами кверху. Кто-то из другого танка начал выкрикивать приказы. Еще один солдат спрыгнул с танка в середине колонны и побежал вперед. Время остановилось.

Катю вновь накрыло дурным предчувствием.

– Надеюсь, в танке никто не пострадал, – прошептала она.

А потом раздался взрыв. Чудовищный, гулкий звук,

словно земля раскололась надвое. Упавший танк, перевернутый вверх тормашками, охватило пламенем. Последовал второй взрыв, еще более жуткий, чем первый.

От потрясения никто не издавал ни звука. Неужели их мирный протест уже унес чью-то жизнь? Из второго танка вышел солдат, держа в руке пистолет. Он что-то кричал им по-русски.

– Мы хотим поговорить, – обратилась к нему Хана Аня, но Кристоф взял ее за руку.

– Не думаю, что он настроен на разговоры.

К первому солдату присоединился второй, тоже с оружием, и тоже стал кричать на них по-русски.

– Нужно уходить, – сказал Кристоф.

– Смерть или свобода, помни, – сказала Хана Аня.

– Свобода или смерть.

– Свобода или смерть, – подхватили остальные.

Русский солдат с пистолетом прервал свою пламенную тираду. Он выпрямил руку, державшую пистолет, и направил дуло прямо в толпу.

– Пять, – крикнул он по-русски. Он медленно поводил пистолетом из стороны в сторону. – Четыре, три…

– Он ведет обратный отсчет, – догадался Кристоф. – Быстро. Уходим. – Он схватил Хану Аню за руку и потащил ее прочь. – Быстро.

– Два, – продолжал счет солдат. Он наконец прекратил размахивать руками. Кристоф, находившийся в первом ряду толпы, перешел на бег.

– Один, – проговорил солдат. Его глаза были холодны. Страшный выстрел откликнулся эхом в пространстве между танками и гражданскими. Толпа отступала. Сцепленные руки были расцеплены. Люди разбегались с места происшествия, подобно жидкости стекая по крутым обочинам дороги. Некоторые спотыкались и кубарем катились по насыпи вниз. К человеку с пистолетом присоединились еще несколько солдат. Они тоже размахивали оружием, угрожающе кричали по-русски. Но словаки усвоили урок; они стремительно отступали.

Стоя неподалеку на телеге, Катя с нарастающим ужасом наблюдала за разворачивающимися событиями. Из разбитого танка поднимался столб черного дыма. Пыль от русской колонны клубилась, как туман. Солдаты стояли с выставленным вперед оружием, застыв на дороге, словно актеры в немой сцене. Протестующие разбежались. На дороге осталась только одна фигура. Там, безвольное, как сломанная кукла, лежало тело мужчины, одетого в фермерскую рабочую спецовку, а вокруг того, что осталось от его головы, расползалась лужа темной крови.

8

Катя

1978 год

Франциска

1942 год

– Поверить не могу, что нашла тебя! – воскликнула

женщина с радостным восторгом в голосе. – Дочь Франциски! Здесь, в Попраде. Неужели я нашла тебя. После стольких лет!

Они тепло обнялись, и женщина расцеловала Катю в обе щеки.

– Ты так похожа на свою мать!

– Знаю, – сказала Катя. – Мне все об этом говорят.

Они сидели за столиком уличного кафе на площади Святого Эгида – центральной площади Попрада. Они заказали два черных турецких кофе, приготовленных по-чехословацки путем медленной варки зерен до тех пор, пока кофе не выварится из них, как суп. Когда официант вернулся с чашками, женщины размешали в них большие ложки сахара.

– Меня зовут Ромула Шеревна, – представилась женщина. – Спасибо, что ты согласилась со мной встретиться.

– Что вы, мне это только в радость, – ответила Катя. Она вся сияла.

– Мою мать звали Эдиль Микулка, – сказала Ромула с такой интонацией, как будто Катя могла знать это имя. – Она была родом из Лидице. Она погибла во время той трагедии. – Она сделала паузу после слова «трагедия», как будто оно уже само по себе заслуживало минуты молчания. – Мне было девять лет.

– Я знаю эту историю, – прошептала Катя.

Ромула Шеревна была одета во все черное, от воротничка до подошв ботинок. На ней было залатанное платье из добротного венгерского хлопка с тяжелыми нагрудными карманами, в которых легко мог поместиться гаечный ключ, если того потребует случай. Ее голову покрывал черный льняной шарф в красную крапинку. Шарф скрывал ее волосы и обрамлял квадратное лицо, как рамка у фотографии, придавая ей мужественный вид революционерки средних лет.

Кате было уже двадцать пять, а она все еще одевалась по старой памяти: в комбинезоны, хранившие воспоминания о постоянных загрязнениях сельскохозяйственного толка, и мужские рубашки с закатанными до локтей рукавами. Ее волосы по-прежнему напоминали копну льна, а лохматые, буйные кудряшки выбивались из-под неуместной шерстяной шапки. Детские веснушки еще не сошли с ее щек, а кожа светилась так, как всегда светится фермерская кожа в жару, в мороз и в другие времена года.

– Я была подругой твоей матери, Франциски Дворжак, – сказала Ромула Шеревна. – Очень давно. Она хорошо знала нашу семью.

– Я помню, – сказала Катя и тихонько кивнула.

– Так у тебя есть ее дар? – Ромула вскинула бровь.

– Моей матери было девятнадцать, когда убили обергруппенфюрера Гейдриха, – сказала Катя, избегая отвечать прямо. Последовала еще одна долгая пауза. Катя на мгновение опустила взгляд, но затем подняла голову и посмотрела Ромуле прямо в глаза. Она позволила улыбке тронуть самые уголки ее губ.

– Боже милостивый, да у тебя и впрямь есть ее дар.

На площадь вышла когорта словацких детей-солдат: кадеты в синей форме и с деревянными бутафорскими винтовками за плечами стали маршировать под уверенный ритм малого барабана. Тум, тум, тррррррум, тум-тум. Женщины прервали свою беседу, пока дети не прошли мимо со своим парадом, наградив участников шествия негромкими аплодисментами, а затем отвернулись, как будто их там никогда и не было.