Мода на невинность
Шрифт:
– Какой напев? Крепче какой клятвы?
– Ты меня поражаешь! – возмутился он. – Так плохо разбираться во французской поэзии! «Сиренный» – это от слова «сирена», а «лэнной»... я не помню, что-то из средневековых реалий...
– Так плохо разбираться во французских реалиях! Черт, меня крапива ужалила...
– Сочувствую... «Где Жанна, что познала, пленной, костер и смерть за славный грех? Где все, владычица вселенной? Увы, где прошлогодний снег!» – завопил он торжествующе и грозно, вылезая из
– О, спасибо...
Книга почти не пострадала, лишь слегка покоробилась от сырости.
– Ты меня просто спас.
– Не надо, Супермену не нужны благодарности, – скромно поклонился он. – И, вообще если что – в любую минуту он придет на помощь...
Мы с Глебом вернулись домой, когда утро уже нельзя было назвать ранним, оно стало просто утром, и нас ожидал небольшой сюрприз.
Внизу, у крыльца, стояли тетушка с Любовью Павловной – мрачные и очень серьезные.
– Телеграмма пришла, – быстро сказала тетушка, не дожидаясь наших с Глебом вопросов. – Полчаса назад принесли. А ты где была?
– Вот, книгу искали, – я потрясла томиком Вийона. – Вчера потеряла... Что за телеграмма?
Я приготовилась к ужасным известиям, которые, как мне показалось, должны касаться меня, но Любовь Павловна меня разочаровала.
– Телеграмма от Акима Денисовича, Клавке. Что он уходит и все такое...
– Да пошли они все! – тут же сердито заорал Глеб. – Так и надо этой Молодцовой, она ведьма настоящая и про всех сплетничает...
– Глеб, Глеб! – заломила руки Любовь Павловна, призывая внука к сдержанности.
– Куда уходит Аким Денисович? – спросила я.
– Да к этой своей, новой, – скорбно сообщила тетушка. – Клава очень в лице переменилась, когда с утра пораньше... Мы только встали, и вдруг звонок – телеграмма... Но почему телеграмма? Мог бы и так передать, ведь просто на другой конец города переселился. Она побледнела и рукой за сердце схватилась...
– У нее нет сердца, – хладнокровно парировал Глеб. – Я слышал, как она о маме плохо говорила... Так ей и надо!
– Иди к себе, нечего тут... – сказала ему Любовь Павловна. – Это вообще не для детских ушей.
– Да, было много всякого сказано, – многозначительно произнесла тетушка, кивнув на окна Молодцовой.
– Ладно, давайте расходиться, все интересное уже закончилось...
– Нет, но каков наш казанова – прислал телеграмму, и в такую рань... Он часто на рассвете заявлялся, бедная Клава его ждала каждый раз, спать не ложилась, а тут – на тебе!
– Чтобы не ждала, – вставил Глеб.
Мы собрались уже расходиться, как из дома вышла Инесса – в длинном шелковом халатике, сонная и очень хорошенькая.
– Просьба оставаться на своих местах, – сообщила она. – Борьку я заперла в его комнате, папа спит – думаю, не проснется,
– Да что случилось? – перепугалась тетушка. – Вроде тихо...
– Клавдия Стапановна достает с антресолей соляную кислоту.
– У нее есть соляная кислота? – удивился Глеб. – Класс!
– Это же очень опасно! – закричала Любовь Павловна. – Надо вызвать... надо срочно кого-нибудь вызвать!
– Поздно. Она уже выходит. Главное, не спугните ее, а то банка очень тяжелая...
Мы все немного отступили от крыльца.
И тут на пороге появилась мадам Молодцова, в своем любимом розовом платье, с огромными серьгами. Прическа у нее выглядела весьма странно – как будто она только что сняла бигуди и забыла причесаться – кольца волос торчали в разные стороны, напоминая оборванные провода. Когда она повернула голову, я увидела, что так оно и есть – на макушке ее торчит пара бигудей, которые она, видимо, не заметила.
– Милочка, вы куда? – робко проблеяла тетя Зина.
В руках у Молодцовой была трехлитровая банка с завинчивающейся железной крышкой, внутри банки плескалось до самого верха что-то непонятное и страшное.
– На улицу Труда, – зловеще сообщила Клавдия Степановна.
Я никогда не испытывала к ней добрых чувств, но сейчас мне стало ее жалко.
– Куда? Ах, не стоит, он того не стоит... Подумайте о своем будущем! – вступила в разговор Любовь Павловна. – У вас еще все впереди!
– Экая тетеха... Я действительно на улицу Труда, – злобно сообщила Молодцова. – Она там живет. Я обещала, обещала, что оболью ее кислотой? Ну вот и дождались!
– Посадят! – весело крикнул Глеб, но я заметила, что в глазах у него мелькнули какие-то безумные огоньки, как будто он что-то придумывал.
– А мне плевать... – дернула головой Молодцова.
– У нее же девочка маленькая! – Любовь Павловна, видимо, хотела вразумить соседку, но своим напоминанием только подлила масла в огонь. То, что у соперницы были дети, ужасно не нравилось Молодцовой.
– И девочку оболью! – радостно сообщила она. – Он говорит – его девочка, пусть ему хуже будет...
– Вот сволочь... – пробормотала Инесса. – Как назло, мобильник на работе забыла.
– Надо к соседям бежать, – сказала тетя. – Нужно в милицию и туда, новой пассии Аким Денисыча позвонить...
– Она на себя половину выльет, – сказала я, глядя, как Молодцова неуклюже прижимает к себе тяжелую банку. – Вообще, у меня такое чувство, что пострадает много людей.
– Да... мне тоже так кажется, – согласилась Инесса. – Пострадают все, кроме ее благоверного.
Клавдия Степановна теперь стояла на остановке, недалеко от дома Потаповых, и вглядывалась в даль. Мы засеменили вслед за ней.