Мода на невинность
Шрифт:
– Нет, ты действительно спятила... То есть тебе гораздо лучше! – тут же горячо воскликнула Инесса. – Разве ты не чувствуешь? Ты уже не плачешь все время, ты смеешься. У тебя есть интерес к жизни... Глупости какие.
– И что, я должна вечно сидеть на теткиной шее, и на твоей в том числе? Нет, я уеду... там мой дом, моя квартира, там я могу запереться и делать что угодно. Здесь Вадим Петрович.
– Так ты же сама говорила, что осенью он уедет! Там ты опять будешь рядом с ним.
– Как ты думаешь... он не выполнит свое обещание?
– Какое... ах, что он
– Ладно, оставим этот разговор...
Мы замолчали и молчали долго, до тех пор, пока какое-то странное опустошение не напало на нас. Инесса сидела рядом задумчивая, оцепенелая, и на ее лице я видела свое отражение.
Потом вдруг тихо, словно материализовавшись из теплого летнего воздуха, рядом возник Костя.
– Привет! – равнодушно махнула ему рукой Инесса, но в этот день Костя вел себя как-то странно.
Кусок любимой проволоки был аккуратно сложен в карман, а в ладонях он держал букет желтых полевых цветов – кажется, их называли лютиками.
– Хаминю бусила мушрает, – прошептал он, приблизившись к нам. – Котеньке!
Смущаясь и краснея, он бросил на колени мне букет и убежал. Пахло вблизи от Кости очень странно.
– Что он сказал? – ошеломленно спросила я. – Я ничего не поняла...
– Я тоже... – озадаченно пожала плечами Инесса. – А впрочем, какая разница, молодой человек преподнес девушке букет цветов – какие комментарии тут еще нужны?
– Ах, что же мне делать! – воскликнула я, глядя на лежавший передо мной букет с отвращением и жалостью. Мне ужасно хотелось кинуть его в воду, но я почему-то не могла сделать этого, просто сидела и смотрела на желтые цветы. «Куриная слепота!» – вдруг вспомнила я второе название лютиков. Они росли везде, где не было асфальта.
– Ничего не делай! – хитро улыбнулась Инесса. – Отнеси домой и поставь куда-нибудь. Только не в вазу... больше всего подойдет граненый стакан. Да, именно граненый стакан – такой пузатый, из которого водку пьют...
– От него так пахло...
– От кого, от Кости?
– Да, какой-то странный запах – сладкий и в то же время... Запах разложения.
– Господи, а чего ты ждала от бедного больного мальчика!
– И эти цветы...
– Ты хотела роз?
– Нет, я о другом. – Я вдруг вспомнила Филипыча и ту историю, которую рассказала ему после его очередного неудачного самоубийства. – Розы – это слишком напыщенно...
– Да, ты права. «Когда случилось петь Дездемоне, а жить так мало оставалось, не по любви, своей звезде, она, по иве, иве разрыдалась...» – задумчиво пробормотала Инесса.
– Что? Ах да, это правильно, это хорошо, ибо всякий пафос и выпендреж в наше время...
– «...когда случилось петь Дездемоне, и голос завела, крепясь, про черный день чернейший демон ей псалом плакучих русл припас».
– Чернейший демон в черный день... Если б знать, был ли этот день или все еще впереди... Ты когда-нибудь об этом думала?
Инесса пожала плечами и продолжила шутливо, немного печально:
–
– Здесь есть опасность удариться в другую крайность, потому что любое упрощение... Впрочем, проще этих лютиков уже ничего нет.
Инесса бросила в мутную воду какую-то щепку, и мы, обнявшись, в один голос пропели:
– «...с охапкой верб и чистотела!»
Рыбак на той стороне пруда проснулся, поднял голову и посмотрел на нас с изумлением.
Но мы уже не могли остановиться – обнявшись, голосили во всю мочь, с отчаянием и вызовом:
– «С охапкой верб и чистотела. Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу, входили с сердца замираньем в бассейн вселенной, стан свой любящий обдать и оглушить мирами» [3] .
3
Стихотворение Б. Пастернака «Уроки английского».
– О господи! – воскликнула потом Инесса, все с тем же отчаянием и вызовом, повалившись спиной в густую траву, которая росла рядом с деревом. – Мне никто и никогда не дарил лютиков. Впрочем, как и ромашек, клевера, ноготков и прочего...
– Только розы? – хитро улыбнулась я.
– Увы! Ничего похожего на сельскую романтику...
Я собрала лежавшие у меня на коленях цветы в один букет, посмотрела на него какими-то новыми глазами.
– Нет, я их не выброшу, – решительно заявила я. – В самом деле, во всем этом нечто такое... – Я пошевелила в воздухе пальцами, подыскивая слова. – Что-то такое маргинальное.
– Брутальное! – прыснула Инесса, закусив зубами только что сорванную травинку. – Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На Офелию... с этими-то цветами. Тебе надо сейчас сделать венок из одуванчиков и пустить его в плавание по этому пруду...
– Вино из одуванчиков... А ты знаешь, мне сейчас в голову пришла очень странная мысль. Действительно, что еще мог подарить мне Костя, наш грустный мальчик... «хоменю бустилат»... или как там он выразился? Да ничего, кроме этих лютиков, и не мог.
– Логично, – согласилась Инесса, переворачиваясь на живот. Она поймала муравья, и тот теперь терпеливо карабкался по ее пальцу.
– А вот и нет. Мог.
– Что-то я не понимаю, ты сама себе противоречишь...
– Он мог подарить мне свои волосы! – воскликнула я, находясь все в том же странном состоянии – между весельем и слезами.
– Странный подарок, – искоса посмотрела на меня подруга. – Зачем тебе его волосы?
– А зачем лютики, зачем все?.. Смысл в том, что самое прекрасное у него – это его волосы...
– Дались тебе его волосы!
– Нет, ты не понимаешь – мне безумно нравятся его волосы. Я уже тысячу раз тебе говорила, в них есть что-то такое, средневековое...