Модельер

Ахметшин Дмитрий

— Ты видел вот это?

— Нет, откуда? — равнодушно сказал Влад. — Ты же мне не показывал.

Сав давно стал для него единственной ниточкой связи со внешним миром, получше любого телевизора и интернета.

— Смотри! Смотри же! Они тебя напечатали.

И правда. Разворот был целиком посвящён его эскизам — один на одной странице, два на другой. Владу даже не нужно было смотреть на обложку, чтобы опознать «Череп». Конечно, они отобрали самые чернушные эскизы.

«Череп» — журнал панк и рок-моды, выходящий как попало, с постоянно обновляющейся аудиторией — потому, что за три-четыре месяца, проходившие между выпусками, про него забывали, его хоронили, редакторы уходили в запой и возвращались, скрывались от полиции, успевало, в конце концов, повзрослеть и «вырасти

из панка» целое поколение школьников. Тираж его и раскупаемость зависел от того, что вздумалось дизайнеру (а по совместительству главному редактору) поместить на обложку. Если это была не чернуха, то его можно было даже найти в продаже. В любом случае, достать свежий номер, а главное, узнать о его выходе, было настоящей проблемой.

— А вот здесь — смотри… — Сав перелистнул страницу. — Здесь они пишут про тебя. Что ты начинающий модельер, получивший некоторое признание своими грязными выходками, как-то: несогласованное дефиле на Марсовом поле, разгром холодильников с пивом в супермаркете и прилюдное оголенье задницы. Нужно было чиркнуть пару строчек «об авторе» на обороте какого-нибудь эскиза. Чем ты думал?

— Они мне не звонили.

Сав фыркнул.

— Тебе попробуй позвони. Ты же не написал им, где искать твой подвал. Смотри сюда: ещё здесь написано, что представленные модели можно найти в продаже в бутиках «Мисс Сиксти» и «Джой». Ладно хоть имя своё догадался на конверте написать.

Он захлопнул журнал и бросил его на пол, к прочей макулатуре.

— Во всяком случае, это хоть как-то выведет тебя из подполья.

— Я собираюсь работать дальше.

— Я на это надеюсь. Тебе нельзя останавливаться. Иначе тебя разорвёт.

Через Виктора, как через воронку, во Влада текла история моды. Эпоха Возрождения? Запросто. Маски сатиров, минотавров, прочих выползней греческой мифологии? Не вопрос, растолкуем. 40-е, 50-е, 70-е? О, это целые эпохи, полное их описание займёт не один час, но вот, вкратце, основные тенденции… О современных брендах он знал только то, что почерпнул когда-то из журналов мод — к блестящим, глянцевым обложкам Влада неуловимо тянуло. Журналы он покупал на свои завалявшиеся в кармане гроши, пристрастившись к этому делу примерно лет с четырнадцати.

— Ладно, хоть не пиво, — заметил Сав, когда Влад поведал ему свою историю.

— Если бы это было пиво, мне бы меньше перепадало, — ответил Влад.

Не рассказывал он, разве что, как устроившись с журналом под столом в своей комнате — единственным более-менее безопасным местом в доме, потому, что его не было видно из коридора (даже закрыв дверь, Влад никогда не чувствовал себя в одиночестве. Отец мог зайти без стука — отобрать в очередной раз тетрадь с рисунками и переломать все цветные карандаши. После чего с громким хохотом удалялся), Влад мастурбировал на оголённые спины моделей или выгодно подставленную в объектив грудь. Или обтянутую тугими джинсами попу. В конце концов, один вид глянцевых толстячков на магазинной витрине начал вызывать в нём смесь отвращения, стыда и деревянной эрекции. И тогда он, без малого шестнадцатилетний парень, решил: хватит этой зависимости. Он вполне может обойтись и без этого.

И Влад действительно сумел завязать. Прошло два месяца, прежде чем он заметил перемены. Ноющее желание заползти в любимую норку под столом сошло на нет. Затравленное выражение из глаз исчезло, плечи, вечно стремящиеся к земле, как повядшие листья алоэ, воспряли и подняли позвоночник, напитав его частичкой достоинства. Он перестал жевать губами — ещё одна навязчивая привычка, которая не давала покоя ни Владу, ни окружающим людям. Губы у него были вечно распухшие, с болезненно-белыми прожилками. Отец даже на минуточку подумал, что сын на всех парусах несётся к нормальной жизни, но застал его на следующий день за набиванием тряпочной куклы. Сексуальные потоки своего организма, эти доставшиеся от природы бичи наслаждения, он ни разу с тех пор не активировал. Не был ни с одной женщиной — как не был и не с одним журналом.

* * *

Влад не знал, во что был

«влюблён» (если так вообще можно выразиться) больше — в красивых девушек или в платья, в которые они были одеты. Время показало, что второе. В голове у него по-прежнему хранилась картотека личных предпочтений: продукцию многих популярных дизайнеров и модельеров он знал тогда наизусть, хотя зачастую забывал их имена. Он любил одежду на женщинах, но был уверен, что знает, как сделать её лучше. Гораздо лучше. Закрутить женщину, этого голого червячка, в кокон, из которого она родится настоящей бабочкой. Создать предвкушение этого рождения, до дрожи, до трепета. Ведь предвкушение, чувство голода — Влад почерпнул это из своего опыта, во время добровольной изоляции от журналов — вызывает, в отличие от конечного продукта, настоящую бурю эмоций. Ты со своей фантазией будто становишься участником процесса появления на свет новой жизни. Вся мода увивалась вокруг идеи оголить привлекательные части женского тела и скрыть непритязательные, с моралью она вступала в конфронтации постоянно, что уж говорить о чувстве прекрасного, которое регулярно попирали все, кому не лень. Уродливые города. Уродливые люди. Уродливые, эгоистичные идеи — корпорации, концерны, демократия, и прочая, и прочая… Чувство пресыщенности — вот чем заменяла его современная мода.

Влад был категорически с этим не согласен.

Новые идеи ломились наружу, обещали вынести барабанные перепонки и сжечь всё там, внутри, если их не выпустят наружу. Шесть костюмов было уже готово; кроме того, эскизы плодились не по дням, а по часам. В творчестве Влада преобладали мотивы скрытой энергии. Будто лёд, что пучится перед самым половодьем — так же и ткань призвана скрывать энергетические потоки, давать возможность зрителям через тонкие намёки почувствовать пульсацию жизни. Длинные закрытые платья, несколько более целомудренные, чем это возможно. Обнажённые плечи, которые словно тщились поведать тому, кто преклонит к ним лицо, тайну.

— Если эти платья уйдут в серийное производство, — говорил Сав, — следует ввести новые правила этикета. Целовать дамам плечи.

Целовать! — Влад запускал в отросшую шевелюру пальцы. — О чём он только думает!

— Это плечи не для каждого, понимаешь? — говорил он, дирижируя карандашом. — Как пальцы на ногах.

— А попка? — насторожился Сав. — И как же грудь? Их бы тоже надо как-нибудь… ээ… подчеркнуть.

— Про это вообще позабудь, — строго отвечал Влад. — Таких частей тела нет в женщине. Максимум — плечи. И тех тебе не достанется, развешивай слюну где-нибудь в другом месте. Только созерцание.

— Ты жесток, — сокрушался Зарубин. — И зачем я с тобой вожусь? Дай тебе волю, ты оденешь планету в паранджу!

— Паранджа — это ужасно, — отвечал Влад.

Когда молодой закройщик поведал Саву о тайных смыслах вещей, которые выходят из-под его рук (вечно с этими скрытыми смыслами беда: для тебя они очевидны, а другие недоумённо качают головами), тот пришёл в ужас:

— Можешь назвать меня сентиментальным, дружище, но я в упор не вижу здесь всей этой ерунды.

— А что же тогда видишь?

Сав помялся.

— Ты не обидишься?

— Я хоть когда-нибудь на кого-нибудь обижался?

Это правда. Иногда Влад думал: «наверное, я родился ущёрбным. Людские судьбы идут потрясающими изломами из-за этого чувства, в конце концов, низвергаются империи из-за обиды на ближнего своего, брат идёт войной на брата из-за эгоистичного бунта чувств, а я даже не имею о нём понятия». Наверное, дело в том, что он ни на кого не возлагал ожиданий, которые можно было не оправдать.

Сав бы сказал: «Больше тебе, приятель, нужно общаться с людьми. Давай устроим пару зажигательных вечеринок, да переставим тебя из угла в центр зала. Ещё на стульчик поставим. Расскажешь всем о своей работе, покажешь эскизы… в конце концов, появится у тебя девчонка, и нас уже двое будет болтать у тебя над ушами о всяких пустяках. Появятся друзья… это уже, правда, будет хор, знаю, тебе такое вряд ли понравится. Но за всё приходится платить, в том числе и за простые человеческие чувства. Вот тогда оглянуться не успеешь, как с кем-нибудь посрёшься из-за сущей мелочи».