Модельер
Шрифт:
— Почему?
Моррис потёр лоб.
— Вот Эдгар, он бы тебе объяснил. Я не умею. Я скажу тебе так: не бывает маленьких вмешательств, вмешательства всегда большие. Африке не нужны вмешательства, ей нужен естественный ход вещей.
Он отвернулся от Влада. Взял под руку заводчика скота и повёл его прочь, что-то втолковывая и непрестанно улыбаясь. Мимо Владова лица пролетел большой майский жук, и он рассеянно поймал насекомое в горсть. Это странные люди. Они готовы тратить своё время на то, чтобы ничего не делать. «Нужно расспросить Эдгара», — решил для себя Влад, но в конце концов не сделал и этого. Когда из сумрака и жидкого света, который лили на землю сиропницы-фонари, выступили коньки палаток, внутри осталось только ощущение тяжёлого и с толком проведённого дня.
Влад оставил мотоцикл в лагере и, вопреки уговорам Эдгара, вернулся к мамаше Улех пешком.
— Здесь не так опасно по ночам, как, например, в
— Но ты же не поселил меня в одном из них, — с усталой улыбкой сказал Влад.
Эдгар тоже улыбнулся:
— Мне всё больше нравится твоя самоуверенность.
Влад возразил.
— Я вовсе не уверен в себе.
— Пусть так. Беспечность. Драйв. Ты отлично поймёшь этот континент — вот во что я верю. Приходи к нам завтра, приноси документы. Я устрою тебя на работу. Официально. Кем бы ты там ни был, уверен, наличные деньги тебе не помешают.
На следующий день они помогли вытолкать какому-то мужичку завязшую в грязи машину. Машина, к слову, оказалась «волгой» старой модели, и, как только мужичок узнал, что Влад прилетел из прародины транспортного его средства, он долго тряс ему руку, а потом открыл капот и проржавевшие, но работающие механизмы на миг ввели Влада в ступор. Собирается ли он поблагодарить Влада, или напротив, еле сдерживается, чтобы не пырнуть сзади ножом: своего рода окропить советской кровью алтарь советского же автопрома? Робкие уверения, что Влад ни черта не понимает в советских автомобилях и в автомобилях вообще, не возымели действия. Но вокруг все смеялись, и он позволил себе немного расслабиться.
— Здесь много старых русский машин, — сказал Моррис. — Их любят за надёжность.
— Ах, вот чему я обязан чувству, что далеко от Питера я не уехал, — пробормотал Влад, но Моррис его не услышал.
На самом деле, было бы несправедливо так утверждать. И дело не только в том, что люди здесь другого цвета: они другие, начиная с самых корней. Очень добрые, они искренне радуются, если удалось тебя, чужака, чем-нибудь заинтересовать. Возможно, поэтому волонтёры Эдгара пользуются здесь таким расположением. Когда пришлось стоять на светофоре (не из-за того, что горел красный, а из-за банальной пробки. В сущности, работающих светофоров тут было раз-два и обчёлся), люди выдавливались из окон своих колымаг и исторгали в напитанный газами воздух приветственные кличи в их сторону. Во время вынужденной стоянки Моррис и остальные снимали шлемы — Влад ещё не наловчился быстро его надевать и поэтому предпочитал потеть — подставляя тёплым потокам воздуха разгорячённые шеи, и светлый цвет кожи производил среди чёрных всплеск настоящего живого интереса.
* * *
По вечерам Эдгар, Моррис и ещё несколько человек (преимущественно, как ни странно, мужчины) устраивались в разрушенном доме смотреть телевизор. Они покупали пиво, орехи и сухофрукты, кое-кто-то из женского населения пёк пироги, и весь вечер Влад имел возможность наблюдать за работающими челюстями. То, что творилось на экране, поначалу не сильно его интересовало. Здесь, в Уганде, был один-единственный собственный телеканал, транслирующий «белые» телешоу двадцати-тридцатилетней давности. Можно было поймать вещание из соседних стран, особенно если подняться на второй этаж, высунуться в окно и чуть изменить положение антенны, но там, как правило, было всё то же самое, только показывало с помехами.
— Кто это смотрит? — спросил как-то Влад. Эдгар, пихнув в бок Морриса, который не отрывался от телевизора и от орешков, ответил:
— Эти ребята не любят масс-медиа. Теленовости здесь не прижились. Зачем чёрным передачи о собственной жизни? Да, Моррис?
Он толкнул товарища ещё раз, и Моррис коротко отозвался:
— Выйди на улицу. Увидишь новости. Зачем по телевизору?
— Вот так-то, — Эдгар вернулся к своему пирогу с абрикосами. — Смотреть сериалы и кино гораздо интереснее. Там жизнь не наша.
Он прекратил жевать, будто заметил на стене занимательное насекомое. Поправился:
— Не ихняя.
Только здесь, на широком диване и с бутылкой пива в руке, Эдгар был на короткой ноге со своими подопечными. Набив рот, они обсуждали что-то на недоступном Владу языке, смеялись и играли в перерывах и на скучных эпизодах в какую-то игру на пальцах. Всё остальное время он, как строгий и очень занятой отец, руководил своими детьми с высоты письменного стола в самой главной палатке.
Мало-помалу Влад тоже втянулся в бесконечно мельтешащие на экране сериалы и даже стал отличать их один от другого. Все они шли на английском, так что он почти ничего не понимал, но когда спрашивал, Мозес и остальные, перебивая друг друга, старались ему донести.
Больше всего на этом континенте Влада радовали лица. Таких выразительных лиц он не видел ни в Питере, ни где-либо ещё (под «где-либо ещё» понималось шесть часов пребывания в Москве). Они были необычайно живыми, немного, если так будет корректно сказать, обезьянничающими, а морщины закладывались глубокими складками с детства. Он готов был пялится на эти лица целыми днями, а они, в свою очередь, пялились на него.
— Как же одежда? — спросил Эдгар.
— Я что сюда, на одежду смотреть приехал? — ответил Влад. — Какой, скажи мне, у чёрных может быть вкус?
Эдгар по своей привычке замахал руками. Однажды он заехал так Владу под нос, и теперь Влад, предчувствуя, когда грядёт очередная вспышка, отступал на безопасное расстояние.
— Очень даже! Очень даже! Ты видел тех щеголей на Киаддондо каждый вечер?
— Это исключение. Я говорю об основной массе. У вас… у них вкус только к громким логотипам, причём, обычно, в китайской обработке.
— Да-а, — протянул Эдгар. — Этого не отнять.
На Киаддондо действительно творилось что-то невообразимое. Когда тебе обещают показать «Африку», ожидаешь увидеть растерзанных львами людей, царственные стада, струящиеся, как пыльная река, по саванне, но никак не щеголей в белых костюмах, прогуливающихся среди застеклённых витрин и раскланивающихся в пятнах разноцветного цвета. Это особенная улица. По ней ездили настоящие лондонские кэбы с чёрными мордастыми водителями в настоящих фуражках. Как объяснил Винни (и видно, его радовали эти поползновения в сторону цивилизации, хотя Влад в конце концов начал считать, что это никакие не поползновения, а просто добрая насмешка, нечто вроде шаржа), это самые настоящие кэбы, отправленные на пенсию ещё в конце девяностых, и теперь переехавшие сюда доживать свой век. Есть специальная служба такси, которая «с шиком» возит по городу иностранцев (хотя на мотоциклах, как уже уяснил для себя Влад, гораздо быстрее), а местных — раз в неделю по субботам доставляет на бульвар. Притулишься где-нибудь в уголке на скамейке, куда не доползал свет ни одного фонаря, и наблюдаешь, как появляются из распахнутых дверей таких вот кэбов сначала чёрные лакированные ботинки, потом ноги в бежевых брюках, и наконец, вот он весь, чёрный человек, одетый не хуже любых лондонских щеголей. Глядя в отражение, поправляет шляпу. Обходит машину, чтобы подать руку своей даме… Люди, которым повезло жить в этих солидных трёхэтажных домах, проникались атмосферой: растягивали гирлянды, вывешивали под окнами цветники с длинными лозами декоративного вьюнка и винограда — чтобы скрыть отслаивающуюся штукатурку, — какие-то пронзительно-красные цветы и жёлтые тюльпаны. А может, они во многом эту атмосферу и творили. На первом этаже открывались различные магазинчики: открыть на этой улице лавку стоило немаленьких денег, поэтому хозяева не скупились на отделку витрины и на её подсветку. Каждая витрина светилась своим, особенным светом; были здесь кафе, чистые и с настоящими столиками, с виски, белыми музыкантами и мороженым, магазины, где в самое стекло дышали одетые в костюмы манекены. Правда, и здесь национальная расхлябанность (а может, чувство юмора и всё та же насмешка над западом) нашла, куда притулится: в костюм-тройку был одет женский манекен. Смотрелось это до того потешно, что одним вечером Влад даже закрался в такой бутик… и столкнулся нос к носу с импозантным продавцом, одетым не хуже, а во многом даже лучше потенциальных клиентов. Бывших при себе денег на выставленный на витрине костюм не хватило (здесь, как понял Влад, не шили на заказ, а выбирали наиболее подходящее по размеру из готового. Что где-то болтается, а где-то жмёт — ерунда! Главное, чтобы на бирке значилось: «made in USA», или то же самое, но про Европу), и тогда продавец, улыбаясь и подмигивая, провёл Влада через чёрный ход и низенький крытый коридор в другой магазин, находящийся уже на параллельной улице. Здесь была настоящая барахолка с развалами ношеных пиджаков, пальто и шляп, и Владу быстро подобрали костюмчик ценой едва ли в десятую часть нового.
И он тоже прогуливался длинными душными вечерами по бульвару, уступал дорогу дамам, превозмогая свою робость, подавал им руки, чтобы помочь перешагнуть канализационную решётку, заглядывал в коляски и раскланивался, приподнимая шляпу, с джентльменами. Всё это не открывая рта, беспрестанно улыбаясь и думая одну-единственную мысль: «Сказка…»
Днём эта улица напоминала главную улицу города-призрака: её избегали даже собаки, ветер выметал из переулков скомканные газеты и полиэтиленовые пакеты, волок их прочь, иногда поднимая над самыми крышами. Здесь было хорошо, пригнувшись к самому рулю, с грохотом проноситься на мотоцикле, разворачиваться в конце улицы и нестись в обратную сторону.