Мое частное бессмертие
Шрифт:
Не понимаю, зачем мы терпим его.
Сейчас он всё съест и станет хвастать. Про то, что в Черновцах у него пасека на 1000 ульев. И клещ их не берёт. И гнилец ни разу не пошёл. И что во Франции едят только его мёд. И никакого другого. И из Америки уже заказы идут.
А последний номер программы – почему он в синагогу не ходит.
Это про Гусятин.
Негодяй! Из-за него мы без ульев. Только борти в лесу. Да и там лесораму строят. И если б мама не научилась шить комбинации и лифчики, убирающие живот, то на что бы мы жили?
Уф-ф-ф!
Я
Когда-то он держал буфет при русской батарее. Пил вино и ел трефное с казаками. И вот он увидел, как в Гусятине русские казаки согнали евреев на базарную площадь, потом приказали раздеться догола и танцевать друг с другом.
– Мужчин и женщин? – не поверила мама (ха-ха, всё как в прошлом году!).
– Угу! – Ёшка стал ковырять пальцем в зубах. – Потом заставили ездить верхом на свиньях… у которых течки нет!.. потом стреляли!..
Я прекрасно помнила, какие ещё последуют «потом», но не верила ни единому слову. Просто Ёшка ленив для Судных дней.
Вот и хватается за свой Гусятин – чтобы не поститься и в синагогу не ходить.
Следующие «потом» были про то, как:
– …поливали керосином еврейские дома…
– …увозили телеги награбленного с тех пепелищ…
– …а одного еврея вздёрнули на виселице за шпионаж (чихнул 3 раза – апчхи! апчхи! апчхи! – когда германский аэроплан в небе пролетал!)…
А в Сагадоре… якобы… женщинам отрезали груди (за то, что у свиней течки нет).
Но про Сагадор мне не придётся услышать: меня прогонят из шалаша.
Тут я посмотрела на бабушку.
Слепое лицо её едва выгребало из темноты.
Но с самых донцев старого её лица, обращённая на Ёшку, завивалась мышца взгляда такой оголённой силы, что я испугалась.
Ёшка сидел спиной ко мне, и спина его выдавала, что он утомлён, сыт. И что ему не терпится уйти. До следующего года.
Но тогда зашуршало в абрикосовых взвосях в нашем саду. Клеёнка надулась на шалаше. Быстрый ливень пошёл.
– А в Сагадоре они стали хватать женщин прямо на улицах! – добавил Ёшка, и нахальные глаза его в обмаке сагадорских видений стали скучны.
– Шейндел, выйди! – накинулись на меня мама и папа.
Ну вот! Что я говорила!
…В саду мальчишки собирали разбитый велосипед мануфактурщиков Тростянецких. Они нашли его на городской свалке и с победными воплями вкатили в лопухи в наш сад.
Мой брат верховодил сборкой.
Дождь мыл колючую полсть акации.
Кошёлка зелёных орехов, ворованных в лесу, была спрятана под порожком сарая, мальчишки зубили их без остановки. Мой брат сделал рукой широкий жест – чтобы и я зубила (ага, и выпачкалась вместе с ним, и его меньше ругали!). Но я сказала: «Отстань, Шурка!»
Бабушкино лицо, обращённое на Ёшку из темноты, стояло у меня перед глазами.
Не спалённые дома Гусятина, не отрезанные груди
Я утешала себя тем, что бабушка неграмотна, а Ёшка врёт.
Бабушке 60 лет, и она никогда не покидала Оргеев!.. А Ёшка такой врун, что, когда он говорит «Доброе утро», я иду на улицу и смотрю, что же там на самом деле – утро или ночь.
Разобранные педали, руль, колёсная цепь валялись на тёплой тряпке. Лицо моего брата в чёрных стрелах от ореховой сажи было недовольное, но тайно-счастливое. И у мальчишек, его друзей, лица были злые, заляпанные ореховой сажей, но все счастливые, просто-таки светлые от счастья.
Они говорили про то, как соберут велосипед и покатят в Иванчу, и спорили, кто первый скатит к воде с лесного склона.
От волнения голоса их стали грубы. Их пугало, что братья Тростянецкие, узнав свой велосипед, могут потребовать его назад. Hа что мой брат объявил, что в таком случае он отваляет обоих братьев в пыли.
Он такой драчун, этот Шурка. Хотя и с ангельской внешностью.
И потом…
Одного взгляда на мальчишек хватило бы, чтобы понять: не было никакого Гусятина. Как не было Междуречья, Месопотамии, Эллады, Рима, про которые мы учили в гимназии.
Помню гравюру: виадук Карфагена, разрушенный римлянами. Её показал нам Пётр Константину Будеич, профессор истории.
Вот и Гусятин был как та гравюра.
Ещё профессор Будеич показал нам греческую вазу: Ахилл оплакивает Патрокла.
Вот и Гусятин был как та греческая ваза.
А в нашем дворе воздух, точно взятый из-под сита, низко слёг после дождя, пахучий до коликов. Острая трава у сараев тытилась от свежести. Безгрудое дерево осело, затяжелев от воды.
Нет, жизнь была благом, благом. Несмотря на Гусятин.
И хотя учебник истории твердил о бедствиях и разорениях, попалявших человечество в каждом веке… жизнь была благом даже с учётом Гусятина.
Миръ был сотворён заподлицо со мной, и не раньше, чем я родилась.
Вот именно!!!
Ведь если бы жизнь не была благом, то ни кино, ни море, ни бегущий юноша-футболист не сделали бы меня счастливой.
А я без подсказки чувствовала себя счастливой.
И потому мне жаль было нескончаемых трёх недель осенних праздников.
2
Chantal. Мальчики. Greta Garbo. 1932.
Садовник Шор (дальняя родня) вернулся из Палестины и рассказал, что у молодёжи там совместное обучение.
Девочки с мальчиками!
Все мои подруги тотчас загорелись ехать в Палестину. А я?..
Ну, мне это не светит. Из-за папы.
Дело в том, что садовник Шор повёз туда наш мёд… и не продал ни ложки!
С тех пор папа и слышать не хочет о Палестине.
«Нем’н де кой аф’м бойден!» («Не тащите корову на чердак!» – идиш) – вот его слова.