Мое частное бессмертие
Шрифт:
Баба Соня вывешивала стирку на дворовом балконе.
И я хорошо расслышал Хасово «Витя дома?», обращённое к бабе Соне. Без «здравствуйте», без «извините»…
Мы уселись под виноградом напротив 2-го подъезда, и Апель показал мне лист бумаги с крупно выписанным «ГДЕ БЫЛ ПЕШКОВ?» – якобы от руководства ЖЭК-10.
Нигде я не был, отвечал я. В своём дворе был.
Тогда форму отдавай, сказали они.
Мол, в ЖЭКе требуют. Раз я на тренировки не хожу.
А я и не знал, что были тренировки.
Как зачарованный, вынес я им форму,
Только кеды я им не вынес, но кеды без формы ничего не значат.
Позже я открыл, что они меня обманули. Без всякой цели. Только потому, что начало дня, а кино уже было.
Это плохо.
Это катастрофа.
Посмотрят на меня, допустим, издалека. Из какого-нибудь 40-го века. Или из мегазвёздного скопления М13. Как я докажу – что я это я? А не Пафнутий какой-нибудь.
8
А город мой зелен был до того, что в обвое аллей, озёрных плавней, дворовых олешников казался кривоул и провинциален.
И хотя по проспекту тополя были выстроены во фронт и окублены, как пудели у министерских зданий, всего-то полукварталом ниже косились акации-солохи да древние мощи шелковиц ходили под себя багрецовой ягодой, и асфальт был липок и лилов.
Июль 1973, Кишинёв.
В дворик мой запахнуто было столько неусадчивого цветенья, фруктовых копн и ополченных тополей, столько виноградниковой мохны, астр, георгин, что и просластное солнце лишь выборочными врезками ложилось здесь и там, не задевая наземистые прохладу и тени…
И я старший из детворы!
Мы водили бесконфликтные тихие игры: войнуха… прятки… футбол. Да, футбол… До сих пор мне хотелось его слабого раствора. Не интриг, не драк, не унижений «Кожаного мяча». А – нового рывка, неизъяснимого разворота.
В том году вместо травмированного Бышовца в Киеве заиграл Блохин.
Левша и лебедь советского футбола.
Он был легкоступней, полётнее, разболтаннее в крепленьях.
И, главное, был у него финт: прокинуть мяч далеко вперёд и лететь вослед, как воздушный шар с газовым свистом. Пока защитник соображает, скрипит уключинами, грузно разворачивается с левого борта на правый борт, – Блоха, ха-ха, уже улетел.
Никто не мог сладить с этим финтом!
И как поют под любимые пластинки, под Том Джонса или Муслима Магомаева, так шлифовал я свой бег и обводку под блохинскую взмывающую игру.
Удовольствие моё было бы полным, если б не Шаинов из 12-й квартиры. Мильтон на пенсии. Ревматик с тростью. Он запрещал топтать траву. Только чиркнешь спичкой футбола, он тут как тут со скандалом. Хотя сам футбольный фанат: всякое утро Вера-почтальонша приносила ему свежий «Советский спорт» в росе.
А киоскерша у «Бируинцы» откладывала «Футбол-Хоккей» по понедельникам.
До «Бируинцы» 2 минуты на «Орлёнке». 4 минуты лёгким
Но для Шаинова это мучительный поход.
От ревматизма его закручивает на каждом шаге.
«Постой!.. Остановись, кому говорю!.. Не в службу, а в дружбу!» – заводил он по понедельникам, когда я, как ястребок, пролетал мимо на «Орлёнке».
Ладно, я не вредный. Сгоняю за «Футбол-Хоккеем» к «Бируинце».
Соседи всё-таки.
Однажды я купил там «64». Хотя и не думал покупать. Хотя у меня и денег не было (кроме 3 коп. на газировку). Просто киоскерша вдруг раз-под-прилавок и достаёт: «Надо?.. Для своих держу!..»
Я сказал: «Надо!» и отдал 3 коп. (с меня ещё 2). Приятно всё-таки – быть своим.
Тем более что Лебедев обрадовался покупке («Ух ты, ленинградский межзональный!») и кинулся в кухню за ножом.
«Надьк, смотри! – стал он разрезать сдвоенные полосы. —
Ларсен, Таль, Корчной… (вжик-вжик!). Тайманов, Глигорич,
Карпов!.. (вжик-вжик!).. Hадька, ты за кого?..»
– Мой жених! – вытерев об фартук руки, мама ткнула в одну из фоток на ободке таблицы. – Несостоявшийся!..
– Вот как?.. А я за Таля! – объявил Лебедев. – У меня самого 2-й разряд был в детстве!.. А ты? – спросил он меня. – За кого?..
– За «Динамо» Киев!.. – отшутился я (мне эти фамилии ничего не говорили).
Но теперь мы с Лебедевым стали ловить «Маяк» о спорте» по радио и вносить результаты в таблицу. Но «Маяк» о спорте» – это аж в 23.00. От нетерпенья я нарисовал свою собственную таблицу (в тетрадке по арифметике). Результаты – по шестигранному кубику.
По обеим версиям (по кубику и по «Маяку») лидировал Анатолий Карпов.
Он был худенький, прозрачный. Весенний, как берёзовый сок. Серьёзность, юность, незатрёпанная талантливость светились в нём.
Но свеченье его колебалось от тяжких всхрипов В. Корчняка (это который «мой жених»), колдыбавшего следом. Помятый, пожилой, бизонистый, с турецкими злыми глазками, налитыми удивлением и упрямством, он не хотел отставать.
Я затирал его в моей таблице. Но он отыгрывался в сводках «Маяка». И как настойчивый ухажёр-насильник достиг своего в последнем туре.
Делёж 1–2-го места.
Впрочем, тогда, в июне-июле 1973-го, Корчняк мог выглядеть и по-другому: спокойней и нейтральней.
Неприятностям его суждено было начаться после.
Моё описание заимствовано из рассказа Лебедева и относится к 1975 году.
9
Нет, Лебедев – это вещь!
Исполнение всех желаний.
Вот мечтал я о велосипеде «Орлёнок». Он и приволок: не новый, с проржавью, но на ходу. Тросик ручного тормоза был сжёван, и мама запретила мне покидать двор. Тросики продают в «Авто-Вело» на базаре, и Лебедев обещал, что мы пойдём и купим.