Мое частное бессмертие
Шрифт:
M-me Angel осталась непреклонна.
«Неграмотным крестьянам на рынке – можно!.. – объявила она Шурке. – Но – вот разве что крестьянам! И притом – румынским!..»
И подписала бумагу об исключении.
Мама была не в курсе.
По утрам Шурка «уходил в гимназию» с сумкой учебников. Гонять голубей на окраине.
Он умолял не выдавать его.
Я бы не выдавала, но мне приснился сон: цыгане приманивают его в лес.
Ещё бы. Такого херувимчика.
Проснувшись в слезах, я объявила, что не буду больше хранить секрет.
Шурка встал в дверях,
Тогда он говорит: ладно, я не буду уходить на окраину.
«А куда? – вздохнула я, вытирая слёзы. – Где тебе околачиваться, в самом деле?»
По правде, я сама не могла придумать, куда ему идти.
От безысходности он поплёлся в Талмутойрэ (религиозная школа). Хоть там и не дают аттестата.
Но через несколько дней я приметила, что грудь и плечи его обожжены солнцем, а на руках плесень и смола.
Оказалось, он ходит к мануфактурщикам Тростянецким.
У них гостил женатый сын из Праги, студент-социалист.
Молодёжь роилась вокруг него.
Он запретил папаше нанимать крестьян, но привлёк молодёжь для очистки колодцев и дробления винограда.
Я искала повод увидеть его.
Он оказался малого роста, но с калачовой мускулатурой.
Жена его, девочка по виду, была на сносях.
…И тогда к нам явился Хасилев-старший (отец другого недоумка). С кипой бумаг.
«Ура, мы спасены! – объявил он маме. – Сам лесозаводчик Иосиф Стайнбарг едет в Бухарест – хлопотать за наших балбесов! Знаете, какие у него связи!!! Ух!!! Ему покровительствует M-me P., тёща сами знаете кого!..»
И велел маме – подписаться под ходатайством.
Мама подписалась.
Но после ухода Хасилева она, как соляной столб, встала посреди комнаты (как если бы она застукала папу над его тетрадками).
А потом – налетела с кулаками на Шурку.
Шурка прикрывал лицо, выл от оскорбления, но я видела, что он счастлив. А я и того более.
С того дня «Лесозаводчик Иосиф Стайнбарг» не сходил у нас с языка. Упоминания о нём были часты, как моргание.
Хотя лучше бы он не слыхал о нашем существовании. И о наших бортях в лесу.
Ещё о нём.
Я думала, он beau mond. Как Воловский (банкир). Или братья Тростянецкие (мануфактура).
А он не толстый и не старый. У него блестящие глазки и носик с весёлыми кружочками-ноздрями, выправленными наружу.
Мне бы и в голову не пришло, кто он на самом деле.
В Бухаресте он добился всего.
Представляю себе рожу П.К. Будеича. Профессора… ха-ха!.. по катехизису!
Но – увы. Он (Будеич) в Реуте утонул…
1933, март.
…под скальным монастырём, выручая двух гимназистов, оторвавшихся от экскурсии. Говорили, что он из Братства Креста [7] и у него зелёное рубище под костюмной парой.
Никогда не забуду лекцию «Великая Румыния», прочитанную им в 1-м семестре.
Не забуду, как на словах «Запомните, воры
Вот полный текст: «Запомните, воры и прохиндеи, что со времён сарматов и скифов, гетов и даков, не по суду людскому, а по священному установлению Богову, земля Трансильвании есть наша, и земля Добруджи наша, и земля черноуцкой Буковины наша, и всё, когда-либо сотворённое Отцом Небесным от реки Дунай до Южного Буга, – всё это наша, и только наша, святая румынская мать-земля!»
7
Братство Креста – национально-религиозное движение, созданное в Румынии крайне правым политическим деятелем Корнелиу Кодряну
Бр-р, как красиво!
Но он утонул, и я сослала бы его в Карфаген, в Гусятин, в Трою.
Но он пролежал полных три дня в Успенском Храме – точно бы упиваясь своей смертью.
Не понимаю.
Евреев хоронят в день кончины. Человек не успевает побыть мёртвым. Но переселяется из Оргеева в «Изкор» (поминальная молитва – ивр.).
А этот господин – пролежал три дня.
Только в июне перестала я думать о смерти – когда «Маккаби» делегировал меня на слёт.
В Кишинёв!
Я так много слышала про Кишинёв, что боялась разочарования.
Но Зиновий Б., председатель группы, обещал, что после парада отведёт меня в Докторскую Школу за анкетами (откуда только пронюхал?!).
21 июня 1933 года, Кишинёв.
Но Кишинёв оказался ещё прекрасней, чем я думала.
Мы шли колоннами.
Мальчики в бриджах, девочки в шортах-юбочках.
Барабаны с валторнами – по краям.
Проспект был параден: края тротуаров остры, побеленные деревья держат выправку.
Мы встали у Триумфальной арки. Солнце пело на её золотом циферблате.
Теперь я могла вертеть головой по сторонам, рассматривать колонны, флаги.
Вот «Халуц» («Первопроходец» – ивр.)… вот «Поалей Цион» («Трудовики Сиона»)… Другие полотнища, с вензелями королевского дома, с круторогими буйволами и пучками колосьев – не были мне знакомы.
Любопытные толпы горожан обступали площадь.
Верзилы-жандармы отлавливали за шкирки проказников-детей, пытающихся затереться среди нас.
И Триумфальная арка высилась в нашу честь.
А сразу после парада подходит ко мне футболист Нахман Л.
(бывшая симпатия! ха!) и с равнодушной миной протягивает конверт. «Что это?» – я состроила ему такое же скучное лицо. «Зиновий передал!» – выдавил он из себя.
То был конверт из медшколы при Казённой Больнице – с анкетами для поступления.
До сих пор я понимала мир как рамку. Гора, река, скороидущее небо над ними, косодеревый Оргеев, мощённый в торговой части, были сколочены по мне как рамка (даже бегущий юноша-футболист – и тот приходился мне троюродным братом).