Мое частное бессмертие
Шрифт:
В Приюте требуется младший персонал, и я пришла наниматься.
M-me Тростянецкая из опекунского совета встретила меня там.
Ей понравилось моё замешательство при виде её: такая grande-dame – и в таком унылом месте.
Июль 1935, Оргеев.
Она посочувствовала мне, но вид её был весел.
«Я кормлю этих несчастных с ложки, купаю их в ванне, хотя никто не велел! – говорили её весёлые глаза, её увлечённая фигура. – Что поделать, если я такая!..»
Я
Её красивые руки, плечи, её рубиновые серёжки в маленьких ушах рассеивали унылую скорбность помещения.
И разговор её со стариками был так весел, что и самые олежалые оживали в своих постелях.
Вечером того же дня я видела её в центре города, на Торговой.
Она была в собственном выезде.
С высокой причёской.
Другие серьги гороздились в ушах – теперь матового света.
Она помахала мне рукой из фаэтона.
Её оголённая рука белела, как субботняя хала.
Трудно поверить, что 2 часами раньше эти руки вываривали гадкие приютские простыни в кипятке.
Ещё я отметила новое выражение её лица. При виде меня оно сделалось ласково и значительно. Как если бы ей стало известно что-то особенное, имеющее ко мне отношение.
Придя наутро в приют, я повстречала там… Иосифа Стайнбарга.
Смущённо улыбаясь и глядя в сторону, он объяснил, что сегодня его день по опекунскому расписанию.
3
Витя Пешков. Ул. Ленина, 64. Третья секция.
Луна горела так, точно ей пощёчину врезали.
Телепрограмма «Время» курилась во всех окнах.
Я шёл после Аурела.
Он не придерживал ветки, и они хлестали по мне.
Деревья находили на подвальный этаж.
Но в их черноте я видел ярко освещённое окно в подвале.
Троллейбус продудел по проспекту.
С остановки во двор люди вошли.
Мы стали темнотою.
Потом троллейбус уехал.
Люди скрылись в подъезде.
Мы выдвинулись из укрытия.
Кишинёв, февраль 1974.
В свою очередь я прибился к окошку.
Впоследствии, перебирая действительную порнографическую картинку того окна (Хас не наврал), я неизменно думал, что – нет, нет, это не так. Это всего только личный их дурдом. Личное помешательство. Hадчувствие моё к Т.Р. не могло быть выведено таким способом… Но это впоследствии.
А пока, раздвигая ветки, поднимался я к подвальному окну в 3-й секции и готовился к великому раздвижению горизонтов.
Для пацанов это был 4-й вечер подглядыванья.
От скуки они стали клюшками в окно стучать.
В комнате услышали.
Р-раз! – и голый дядька
Он кинулся к одежде на спинке стула.
Я увихнул в темноту со всеми.
Но его лицо преследовало меня целые 7 месяцев.
Оно было широкое, с пунктирными усами.
И… оказалось мильтоном в парке Пушкина.
4
В приюте.
Иосиф С. моет хлеборезку, подметает в саду… лишь бы к старикам не входить.
Ну, мне всё равно.
Хоть я и не одобряю такого поведения.
Брезгуешь – сиди дома.
Июль 1935, Оргеев.
Но его аж корчит от брезгливости.
Вдобавок у него тут деловые встречи (нашёл – где!).
Смотрю, устроился за плетёным столиком на веранде. С каким-то представительным мужчиной.
Для смеха я решила побеспокоить их. В 3-й комнате лежачий старик обделался. Я могла бы кликнуть санитара, но кликнула богача Иосифа Стайнбарга из попечительского совета.
Он встал из плетёного кресла и пошёл за мной. Ноги не несли его.
В палате я попросила его усадить на клеёнку обделавшегося старика.
– Ёш! – пропел вдруг Стайнбарг, рассмотрев несчастного.
Чудесная перемена вспыхнула в нём. Решительность и доброта перекоренили страх и гадливость.
– Ёш! – повторил он с нежностью. – Иеошуа!..
– Ёшка! – возразила я. – А не Иеошуа!..
Ёшка был на последних стадиях Паркинсона.
Болезнь, немощь – лучшее, что было в нём.
Поделом! Не жалко ни капли.
И я не говорю о том, что давно пора пересадить его в поганое кресло. Рук не напасёшься – убирать за ним.
– Ёшенька! – запричитал Иосиф С. – Я не знал, что ты здесь! А Вы… отвернитесь!.. – приказал он мне. – И раскройте окна!..
– Не отвернусь!.. – возражала я.
Голого Ёшку я не видела!
Но происходило что-то неслыханное.
Стайнбарг опустился на колени перед Ёшкой и стал стягивать с него исподнее.
– Этот человек моего папу разорил!.. – прошипела я.
– Этот человек спас меня в Гусятине!.. – перебил Стайнбарг. – Ну-ка! Полотенце киньте!..
– В Гусятине? – я не поверила своим ушам. Но он весь был занят своим Ёшкой.
Тогда я подошла и встала перед ним:
– Вы сказали, в Гусятине?!. – подняла я голос.
– Что? – скосил он глаз.
– Не было никакого Гусятина!.. – объявила я ему. – Надеюсь,
Вы меня услышали!..
Произнеся это, я стала считать (1… 2… 3… 4…) про себя. Если успею досчитать до 10, то спор окончен!