Мое частное бессмертие
Шрифт:
– И, главное, никакой Плутарх такое не придумает! – заключил он. – Никакой Геродот!.. Поэтому не валяй-ка дурака, Витька!
Берись за хронику! О чём? Не важно. Хотя бы о сегодняшнем явлении-христа-народу!.. О Лёнином явлении!..
Воодушевлённый, я побежал в свою комнату. Раскрыл хронограф.
8
Но, бойко принявшись за дело, упёрся в мильтона.
Нет мильтона – хроники нет.
Кишинёв,
– Хлебушек! – позвал я с порога.
– Ась! – откликнулся Лебедев.
«Хлебушек… ха-ха… Хлебушек!» – Вяткины посмеялись.
– Всё лучше, чем Гусь! – стал оправдываться он.
– Я не могу про это письменно! – сказал я глухо. – Могу только на словах!..
– На словах не считается! – отверг он.
Вяткины спросили, на какую тему сочинение.
– Хроники, а не сочинение! – поправил Лебедев и, привстав с чёрной бутылкой «Каберне», стал лить в фужеры. – Меня вот не учили писать хроники в детстве – теперь не помню ни фига!.. Будто и не жил на свете!..
– Ну прямо! – басила мама. – Не жил!..
– А кто их будет читать, – подколол Вяткин, – ну эти твои хроники?..
– Читать? – удивился Лебедев.
И забарабанил пальцами по чёрной статуэтке «Каберне».
– Ну да, читать! – Вяткин подтвердил вопрос.
– Вот пускай «Каберне» пьют!.. – объявил тогда Лебедев. – Да-да, «Каберне» чумайского розлива!.. А читать – никто и не просит!..
– Согласен! Только чумайского! – перебил Вяткин. – Если «Каберне» – не чумайского розлива, то это перевод продукта! Я вот в Туле заказал – просто ради интереса! Наклейка один в один! И что – никакого сравнения!..
– Потому что чумайский розлив из республики не вывозят! – подтвердила его жена. – А с кем это ты там «Каберне» угощался в Туле? Можно спросить?..
– С технологами, мамочка! – развёл он руками. – Технологи от заказчика в ресторан повели!..
– Технологи от заказчика? – переспросила его жена.
– Так вот, читать это лишнее! – поднял голос Лебедев. – И пишут вовсе не для читателя!..
– А для кого? – покрасневший Вяткин гакнул от смеха. – Для кого тогда пишут – если не для читателя?..
Но Лебедев уже стоял с запрокинутой головой и пил из фужера.
Вяткин смотрел на него.
Но Лебедев пил и пил с красивой алчностью.
Тогда мама вмешалась.
– Можно я отвечу?! Я знаю, что он думает!..
– Вот это боевая подруга! – восхитилась жена Вяткина.
– Можно! Давай! – зашумел и он сам.
– Значит, Лёшкин ответ на вопрос для кого пишут, – начала мама, – выглядит так: а ручей в лесу для кого? А полевой василёк? Я права, Лёш?.. Правильно я идею передала?..
И пихнула его локтем.
– Передатчица! – Лебедев допил вино и отставил фужер наконец.
– А на
Покосившись на закрытые двери, я выложил ему всё как есть.
О том, как в прошлом феврале я помирился с жирным Хасом. И о том, что дальше было…
…
– А …ся… только когда ребёнка хотят? – спросил Гриша, когда я закончил. – Или не только?..
Он был только в 4-м классе. Что с него взять.
Глава Четвёртая
1
Витя Пешков. О том, как я с Хасом помирился (незаписанная хроника)
Я бы не мирился.
Но он первый подкатил.
До того мы не говорили 100 лет: не прощу ему форму с гетрами!
Но вот он подкатывает на перемене: «Здоров, куда пропал? Приходи играть, у нас теперь тренер есть, ты не поверишь, кто!..»
И… выдерживает паузу.
– Ну, – спрашиваю нехотя, – кто?..
– Игорь Надеин!.. Первая тренировка – в воскресенье!
Что-о-о?!.
– Да, Игорь Надеин!.. – подтвердил он. – ЖЭК ему квартиру в нашем доме дал!..
И, довольный моим потрясением (Игорь Надеин был «десятка» из «Нистру», диспетчер с хитроумным пасом и ударом-пушкой с обеих ног, не зря его пробовали в московском «Спартаке»!), подкинул ещё козырь:
– И мы теперь ходим в 3-ю секцию по вечерам!.. Там новая семья в подвале, муж и жена! Через шторку всё видно!..
И… смотрит, как я реагирую.
Кишинёв, февраль 1974.
Я не искал примирения.
Но, во-первых, Игорь Надеин.
А во-вторых, я влюблён был в Т.Р. из класса и не знал, что с этим делать.
До того я влюблялся только в самых красивых: в Коровкину в 3-м классе, в Мещёрскую в 4-м. Но в них разве что классные парты не были влюблены. Разве что портреты Ленина и Пушкина на стенах и ведро со шваброй в углу.
А вот Т.Р. не была красива. Но во мне восковые соты ломались от одного воображения её.
Это подвигало к познанию.
И потому я помирился с Хасом. И ответил, что… – приду.
Вечером того дня.
Никто из пацанов не спросил, где я пропадал весь год.
Мы дотемна рубились в хоккей у фотоателье.
А потом пошли к 3-й секции.
Темнота, и сырость, и луна, пропитанные опасностью, – всё было открытием в этот нетабельный час. Всё было началом познания.
2
Chantal. Осада.