Мое самодержавное правление
Шрифт:
С.-петербургский 2-й гильдии купец Константин Королев.
Ржевский 2-й гильдии купец Григорий Немилов.
С.-петербургский купец Алексей Малыгин.
Ржевский купец Иван Малыгин.
Ржевский купец Севастиан Долгополов.
С.-петербургский купец Григорий Дмитриев.
С.-петербургский купец Ерофей Жуков.
Московский 2-й гильдии купеческий сын Иван Гречюхин.
Московский 2-й гильдии купец Емелиан Мотылев.
Московский купец Тимофей Петров Лавров.
С.-петербургский купец Федор Егоров Калмыков.
Московский купец Зиновей Дмитриев Буренков.
Верейский 2-й гильдии купец Василий Мартьянов.
Верейский 2-й гильдии купец Иван Лупачев.
С.-петербургский купец Федор Степанов.
С.-петербургский
С.-петербургский купец Самойла Вырубов, а вместо его, за неумением грамоте, по его велению подписал сын его Яков Вырубов.
Призовите к себе г. Громова. Внушите ему, что я вовсе не воспрещаю их обществу иметь священника, но порядочного, известного и правительству, хорошей нравственности, а не беглого. Дозволяю устроить и церковь по образцу староверческой; но не могу никак согласиться на прием беглых попов и именье молелен вместо церквей или по крайней мере часовен.
133
Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Сост. Ф. Мартенс. Т. VIII. Трактаты с Германиею. СПб. 1888. С. 167–170. Публикаторы указывают: «С целью вполне выяснить взгляды императора Николая Первого на весь западноевропейский кризис 1830 года мы приводим здесь почти целиком крайне замечательную записку, написанную собственноручно, от начала до конца, Государем в конце 1830 года».
Характерное уточнение встречаем у Брокгауза и Ефрона: «Николай I возымел мысль отдать Австрии и Пруссии часть только что усмиренной польской территории, за Вислой и Наревом. Проект этот подробно мотивирован в собственноручной записке имп. Николая I, напеч. в 8-м томе “Собраний трактатов и конвенций”. Из немецких источников известно, что проект этот не встретил сочувствия в Берлине или к нему не отнеслись там серьезно» (Николай I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. XXI. СПб., 1897. С. 123).
Серьезность настоящих обстоятельств, в связи с непосредственными интересами России, заставляет меня уяснить себе самому влияние, ими производимое на меня. Результат этого испытания пред судом моей совести, кажется, определяет мои обязанности.
Географическое положение России настолько счастливо, что оно делает ее почти независимой, в отношении своих собственных интересов, от того, что происходит в Европе; России нет надобности искать союзников, потому что ей нечего бояться; границами своими она довольна, и ей нечего желать в этом отношении, и потому она ни в ком не должна вызывать беспокойства.
Обстоятельства, вызвавшие заключение ныне действующих трактатов, относятся к тому времени, когда Россия, после решительной победы над ненасытным тщеславием Наполеона, пришла, как освободительница, помочь Европе сбросить с себя иго, под которым она томилась.
Но память о благодеяниях скорее теряется, нежели забывают обиду. Уже в Вене вероломству почти удалось нарушить согласие, только что утвердившееся, и нужна была новая общая опасность, чтоб снова открыто соединить державы с тем, который, будучи всегда великодушным, был уже раз их освободителем.
В продолжение последующих затем десяти лет союз между Россией,
Когда провидение отняло его у России, мы скоро убедились, что рядом с наилучшими уверениями Австрия питала задние мысли; правда, Пруссия была нам дольше верна, но обнаружилось существенное различие между личными сношениями с королем и сношениями с его министрами. Впрочем, благодаря недостатку поводов, не было явного разногласия до позорной июльской революции [134] .
134
Июльская (Французская) революция в июле 1830 г. свергла Карла Х и возвела на престол Луи-Филиппа, герцога Орлеанского. Она ознаменовала торжество принципа народного суверенитета над принципом божественного права короля, установила либеральный режим и закрепила окончательное торжество буржуазии над земельной аристократией. Во внешнеполитическом отношении революция ускорила распад Священного Союза.
Мы давно предвидели это страшное событие, и мы исчерпали при Карле X и его министрах все средства убеждения, допускаемые дружбою и хорошими нашими сношениями. Все было тщетно. Тогда мы не затруднились открыто осудить противозаконные мероприятия Карла X.
Но разве могли мы в то же время признать законным Государем Франции другого, а не того, кто имел на то все права? Этого не допускал наш долг, который требовал оставаться верным началам, управлявшим в продолжение 15 лет всеми действиями союзников.
Между тем наши союзники, не условившись с нами насчет такого серьезного и решительного шага, поспешили своим признанием увенчать революцию и узурпацию. Это был шаг роковой, непонятный, и с него начинается целый ряд бедствий, непрерывно обрушивающихся с того времени на Европу.
Мы сопротивлялись, потому что были к тому обязаны; я уступил исключительно для сохранения союза; но легко было предвидеть, что после такого примера трусости ряд событий и мероприятий, естественно, не мог на этом остановиться; и действительно, в Брюсселе последовали скоро примеру Парижа.
Там сама королевская власть была виновата, потому что она дала повод к возмущению; напротив, в Брюсселе ничего подобного не случилось и от Государя исходили только благодеяния. Однако и здесь был принят тот же самый принцип и было объявлено, что «страна больше не признает своего прежнего Государя и потому эта страна независима. Поспешим же признать эту независимость и утвердим ее, дав стране Государя».
Но Государь был еще хозяином в своей прежней земле и, имея в виду только свою честь, неустанно старается поддержать ее, подавая высокий пример, достойный лучшей участи. И как было поступлено относительно Франции, не спросив предварительно согласия своего старого союзника, Австрия и Пруссия поторопились объявить о своем одобрении.
Но мы с самого начала пошли по более благородному пути и, будучи единственными борцами за справедливость, сумели поставить пределы гневу Англии и Франции. Разве мы могли, не обесчестив себя, изменить наш образ действия?
Но оставим в стороне вопрос о чести и поведем речь только об интересах. Разве наши интересы требуют согласия на эту новую несправедливость? Разве значит сохранять старый союз, если мы стараемся общими силами разрушить собственное наше дело?
Разве старый союз еще существует, если существуют два прямо противоположные цели старого союза стремления? Разве этот союз еще существует, если Пруссия дает нам чувствовать, что, даже в случае нападения французов на Австрию, она ограничится лишь заявлением нравственной своей поддержки?